…Кружева и лосины… разве это одежда для стражника? Латы с вмятинами, сальные кожаные бриджи и грязная рубаха, вся в пятнах крови, предпочтительно чужой… вот что надо… как приятно ощущать сквозь подошвы булыжники, с этим ощущением в тебя словно входят новые силы…
За спиной у Ваймса ряды начали сминаться. Подлаживаясь под его шаг, процессия замедлила ход.
…Ха, надежная опора и опорная надежа, фу-ты ну-ты… у того посыльного из дворца, старика, который притащил эту церемониальную штуковину, он спросил: «Короля нет, так что ж, теперь кто угодно будет на меня опираться?..» — но слова упали в окаменевшие уши… и все равно, ну и дурацкий же жезл, обрубок дерева с серебряным набалдашником на конце… даже у констебля приличный меч, а с этим что делать — РАЗМАХИВАТЬ!.. о боги, минули месяцы, с тех пор как он в последний раз так долго ходил по улицам… а сегодня народу не протолкнуться… наверное, парад какой затеяли…
— О боги! — воскликнул в толпе капитан Моркоу. — Что он делает?
Рядом агатский турист раз за разом нажимал на рычажок иконографа.
Внезапно командор Ваймс остановился, с отсутствующим выражением лица сунул свой жезл под мышку и потянулся к шлему.
Глянув снизу вверх на Моркоу, турист вежливо подергал его за рубашку.
— Прошу прощения, сэр, что он сейчас делает?
— М-м… он… он вынимает…
— О, только не ЭТО, — прошептала Ангва.
— …Вынимает из шлема церемониальную пачку сигар, — заключил Моркоу. — О!.. А теперь он, он теперь зажигает…
Турист еще несколько раз нажал на рычажок.
— Настоящая историческая традиция?
— Очень памятная, — пробормотала Ангва.
Толпа умолкла. Никто не хотел нарушать сосредоточенность Ваймса. Тысячи людей затаили дыхание, воцарилась великая наэлектризованная тишина.
— А сейчас что он делает? — спросил Моркоу.
— Ты что, не видишь? — удивилась Ангва.
— С закрытыми глазами — нет, не вижу. Бедный командор…
— Он… он только что выдул кольцо…
— …Первое за сегодняшний день, он ВСЕГДА пускает кольцо…
— …А теперь он опять зашагал вперед… взялся за жезл, подбросил, поймал, подбросил, опять поймал, ну, знаешь, как обычно он подбрасывает меч, когда размышляет… Вид у него, надо сказать, очень довольный…
— По-моему, он абсолютно счастлив и от души наслаждается происходящим, — заметил Моркоу.
Толпа забеспокоилась. Процессия за спиной Ваймса полностью остановилась. Некоторые — наиболее впечатлительные участники шествия, не понимающие, что теперь делать, или те, кто слишком усердно прикладывался к университетскому, весьма неплохому, шерри, — стали оглядываться в поисках предметов, которые можно было бы подбрасывать и ловить. В конце концов, они ведь участвовали в Традиционной Церемонии, а в Традиционной Церемонии нет места для тех, кто придерживается принципа «я не делаю того, что выглядит нелепо или смехотворно».
— Он просто устал, — сказал Моркоу. — Последнее время командор даже дома не появлялся. И днем и ночью на службе. Сама знаешь, какой он: все любит делать сам.
— Будем надеяться, патриций тоже понимает это.
— О, его светлость… Он ведь понимает, а?
Послышались смешки. Ваймс принялся перебрасывать жезл из одной руки в другую.
— Он может подбросить меч так, чтобы тот целых три раза провернулся в воздухе, и поймать его…
Ваймс вдруг поднял голову. Сощурился. Его жезл со стуком запрыгал по булыжнику и закатился в лужу.
А потом Ваймс побежал.
Моркоу недоуменно смотрел ему вслед, тщетно пытаясь сообразить, что же такое Ваймс увидел.
— На Барбикане… — наконец пробормотал он. — Вон в том окне… видишь, там кто-то есть! Прошу прощения… простите… извините… — Он принялся проталкиваться сквозь толпу.
Ваймс уже превратился в крошечную фигурку. Виден был лишь алый плащ, развевающийся на ветру.
— Ну и что? Многие забираются повыше, чтобы лучше разглядеть шествие, — хмыкнула Ангва. — Что такого особенного?..
— Там никого не должно быть! — Теперь, когда они наконец вырвались из толпы, Моркоу тоже пустился бегом. — Мы запечатали входы в башню!
Ангва осмотрелась. Все взгляды уличных зевак сосредоточились на суматохе, творящейся впереди, а на стоящую рядом телегу никто не обращал внимания. Вздохнув, Ангва с выражением высокомерного безразличия на лице скрылась за телегой. Раздалось еле слышное «ох», вслед за которым последовал слабый, но отчетливо органический звук, потом — приглушенное «ваф», а потом — громкое бряцанье от упавших на булыжную мостовую доспехов.
Ваймс и сам не знал, почему вдруг сорвался с места. Это было настоящее шестое чувство. Словно бы мозг какой-то задней долей выхватил из эфира предупреждающий сигнал, что вот-вот произойдет нечто очень плохое, и, не имея времени на тщательную обработку поступившей информации, просто взял на себя управление спинным мозгом.
Забраться на Барбикан никто не мог. Эти полуворота-полубашню возвели еще в те времена, когда Анк-Морпорк не относился к атакующим армиям исключительно как к толпе потенциальных клиентов, которые что-нибудь да купят. Частично Барбикан еще использовался, однако в целом он представлял собой шести-семиэтажную гору развалин, соединенных лестницами, на прочность которых не положился бы ни один разумный человек. В ветреные ночи сверху падали целые куски кладки, снабжая наиболее оборотистую часть анк-морпоркцев строительным материалом. Барбикан избегали даже горгульи.
Смутный гул толпы за спиной прорезали крики. Ваймс не стал оглядываться. Что бы там ни происходило, Моркоу с этим разберется.
Мимо что-то стремительно пролетело. Это «что-то» очень походило на волка, в число предков которого затесалась длинношерстная клатчская борзая — одно из тех грациозно-воздушных созданий, что состоят сплошь из нюха и летящей по ветру шерсти.
Волчица огромными прыжками скрылась внутри Барбикана.
Когда Ваймс наконец вбежал в полуразрушенные ворота, волчицы нигде не было видно. Однако ее отсутствие не вызвало у него интереса — из-за куда более неотложного присутствия трупа, распластавшегося на груде каменных глыб.
Ваймс всегда говорил (точнее, всегда говорил, что всегда говорил, а с начальством не спорят): иногда маленькая деталь, самая что ни на есть крошечная деталька, на которую в обычных обстоятельствах никто бы и внимания не обратил, хватает ваши чувства за горло и вопит: «Заметь меня!»
В воздухе витал острый запах. А в провале между двумя глыбами бледнел зубок гвоздичной луковицы.
Было пять часов. Ваймс и Моркоу ждали в приемной зале патриция. Тишина не нарушалась ничем, кроме знаменитого неравномерного тиканья часов.
