Мне приходилось часто выступать на собраниях и митингах. Темами докладов были: международное и внутреннее положение Советской республики; цели и задачи Красной Армии; очередные задачи Советской власти; программа, политика и тактика Коммунистической партии; военно-политический союз рабочих и крестьян; профсоюзы и их роль в производстве и другие.
4 августа 1919 года открылась конференция профессиональных союзов Белорецкого округа, созванная правлением белорецкого профсоюза. Съехались представители Катав-Ивановского, Юрюзанского, Тирянского, Узянского, Авзяно-Петровского, Баймакского, Лапыштенского, Зигазинского и Инверского заводов, с Кухтурских рудников, с Запрудовского склада. Обсуждались вопросы о тарифе, рабочем контроле, мобилизации рабочих в помощь Красной Армии, военном обучении рабочих на заводах “для окончательного удара по мировому империализму”.
На конференции я не только выступил с докладами, но и имел обстоятельные беседы с делегатами от заводов. Благодаря этим беседам у меня сложилось более или менее правильное представление о положении на заводах, на рудниках, в близлежащих деревнях. Я пообещал приехать к ним и помочь в организации нормальной жизни, в пуске предприятий, остановленных при колчаковцах.
Из бесед выяснилась повсеместная нужда не только в продовольствии, деньгах и сырье, но и в людях — опытных организаторах, политических руководителях, в интеллигенции. Все просили меня оказать содействие в обеспечении местных органов газетами, брошюрами, инструкциями по организации советской, партийной и профсоюзной работы и т. д.
4 августа был устроен митинг в честь борцов Белорецкого завода, павших в сражении с контрреволюционными силами меньшевистско-эсеровской “народной армии” 4 августа 1918 года. Присутствовало много народа. На площади был поставлен временный деревянный памятник, около которого стояли сотни рабочих с красными флагами и плакатами. Выступили ораторы, в том числе и я, а после речей пели революционные песни. Перед братской могилой рабочие дали клятву разбить всех врагов революции и довести до конца дело Ленина, дело Октябрьской революции.
5 августа я отправил из Белорецкого завода телеграмму Реввоенсовету 5-й армии, Уфимскому ревкому и губкому партии, в которой отметил основные недостатки в работе партийных, профсоюзных и государственных органов Белорецкого завода и просил прислать товарища на пост председателя ревкома и партийного комитета.
С одобрения местного парткома и ответственных советских работников я распустил ревком и организовал новый, который начал функционировать с 13 августа 1919 года. В его состав вошло пять отделов: управления, военный, продовольственный и земельный. Во главе каждого отдела был поставлен заведующий, член ревкома (таким образом, в ревком входило пять членов).
После реорганизации ревком занялся прежде всего решением самого острого вопроса — продовольственного. Хлеб брали на учет, а у богатых и кулаков его отбирали и распределяли среди голодающих. Населению было роздано 5 тысяч пудов хлеба, а остро нуждавшимся семьям красноармейцев и бедняков выдано еще и пособие. Стала налаживаться производственная жизнь на металлургическом заводе…
Как и в Серменевой, я выдал караталинским башкирам газету на их языке (уезжая из Уфы, я захватил с собой пачку таких газет). В газете был напечатан материал о национальной политике Советской власти, о положении на фронтах Советской республики, об успехах 5-й армии в борьбе с Колчаком и хозяйственных достижениях в Уфимской губернии, на территории Башкирии.
С немалыми трудностями добрались мы от деревни Караталы до Лапыштинского чугуноплавильного завода, находящегося у подножия горы. В ущелье узкой лентой тянулись дома-казармы, в которых ютились рабочие семьи. Единственная домна не дымила. Завод бездействовал.
Колчаковцы не успели вывезти заводскую продукцию и сырье: на складе мертвым грузом лежало 700 тысяч пудов чугуна, а на рудниках — 750 тысяч пудов руды. И топлива, и руды хватило бы на год работы, но подвезти сырье, как, впрочем, и дрова, и лес, и уголь, было не на чем, так как всех лошадей угнал враг.
Общее собрание рабочих выбрало правление завода, которое вплотную занялось вопросами производства. Профсоюзную организацию и фабзавком пришлось создавать заново.
Завод предоставлял работу не только местным рабочим, но и башкирам близлежащих деревень: они рубили дрова, подвозили к домне руду и уголь. Теперь и рабочие, и башкиры вынуждены были заниматься главным образом мелким скотоводством (разводили овец и коз) и различными промыслами: драли лыко, мочалу, плели лапти, корзины. Хлебопашеством заниматься было почти негде — кругом горы, камни, леса.
— Хлеба нет, соли нет, — жаловались жители, — а наш исполком ничего не делает. Скоро с голоду помрем.
Исполком Совета действительно бездействовал. В одной из его комнат я обнаружил писаря, который сидел и что-то писал.
— А где председатель? — спросил я его.
— Не знаю, — ответил писарь. — А что ему делать? Он занимается своим хозяйством.
Роль Совета выполняло по существу общее собрание населения. Раньше оно выбирало старосту, а теперь вместо него — исполнительный комитет из двух-трех человек, знавших грамоту.
Я собрал население завода и башкир на митинг, на котором выступил с докладом о положении на Восточном фронте и в Советской республике. Я еще не окончил своего выступления, как вдруг раздался крик:
— Помогите! Бесчинствуют красноармейцы!
Случилось так, что два красноармейца 24-й дивизии — Федор Федюшин и Василий Лозенко — приехали за подводами для артиллерийской летучки. Когда жители сказали им, что всех лошадей угнали колчаковцы и они не могут предоставить им ни подвод, ни лошадей, красноармейцы этому не поверили и стали утверждать, что их обманывают. Они грозили расстрелом, стреляли в воздух и даже пустили в ход плетки. Началась паника. Некоторые жители бежали в лес.
С помощью нескольких рабочих я разыскал виновников паники. Объяснил им, кто я, для чего послан сюда Реввоенсоветом 5-й армии, и пригрозил им арестом.
— Вы же своими действиями порочите Красную Армию, Советскую власть, — доказывал я. — Здесь так орудовали только колчаковцы. Население, видя ваше бесчинство, будет говорить, что нет разницы между Красной Армией и армией Колчака. Вас самих за это следует расстрелять вот такой штукой! — и я похлопал рукой по висевшему у меня на правом боку нагану.
Федюшин и Лозенко перепугались, стали просить прощения и дали честное красноармейское слово, что больше нигде и никогда не будут так действовать.
Я их отпустил, но с условием, что они доложат о случившемся своему комиссару.
Это произошло 16 августа, а на 17 августа было назначено общее собрание жителей поселка.
Едва оно началось, как посыпались упреки в адрес бойцов Красной Армии, которые одному не уплатили за подводы, другому — за фураж, какой-то хозяйке — за курицу, а какой-то — за яички и т. д. Было задано множество нелепых вопросов, свидетельствовавших о том, что немало жителей по своей неграмотности поверили разным враждебным слухам: например, спросили, почему в Казани женившиеся гражданским браком имеют право на выезд, а церковным — нет. Я опроверг эту ложь, как, впрочем, и многое другое. И судя по тому, как мы расставались после митинга, можно было прийти к заключению, что мне удалось многим раскрыть глаза на события, происходившие вокруг нас. Лед, что называется, был растоплен, и меня не только благодарили, но и просили приезжать почаще и “просвещать их темные головы”.
