Вот как командир немецкого саперного батальона Гельмут Вельц вспоминал о «сталинградских» румынах, с которыми свела его военная судьба:
«На следующее утро передо мной стоят два джентльмена в высоких зимних румынских шапках. Это командиры двух подчиненных мне, румынских рот. Их окутывает целое облако одеколона. Несмотря на усы, выглядят они довольно бабисто. Черты их загорелых лиц, с пухлыми бритыми щеками, расплывчаты. Мундиры аккуратненькие и напоминают не то о зимнем спорте, не то о файф-о-клоке или Пикадилли: покрой безупречен, сидят как влитые, сразу видно, что шили их модные бухарестские портные. Поверх мундиров овчинные шубы.
Через несколько минут спускаемся по склону обрыва, и вот уже стоим среди румын. Кругом, как тени, шныряют исхудалые солдаты — обессиленные, усталые, небритые, заросшие грязью. Мундиры изношенные, шинели тоже. Повязки на головах, ногах и руках встречаются нам на каждом шагу — лицо доктора выражает отчаяние. Повсюду, несмотря на явную физическую слабость, работают, строят жилые блиндажи, звенят пилы, взлетают топоры. Другие рубят дрова: их потребуется много, чтобы нагреть выкопанные в промерзшей земле ямы и растопить лед на стенах. Сворачиваем за угол, и я останавливаюсь как вкопанный. Глазам своим не верю: передо мной тщательно встроенная, защищенная с боков от ветра дощатыми стенами, дымящаяся полевая кухня, а наверху, закатав рукава по локоть, восседает сам капитан Попеску и в поте лица своего скалкой помешивает суп. От элегантности, поразившей меня утром, нет и следа. Только щекастое лицо осталось прежним — впрочем, это и не удивительно, когда можешь залезать в солдатские котелки. Попеску так увлекся поварской деятельностью, что замечает нас, только когда мы подходим вплотную к котлу. Он спрыгивает на снег, вытирает руки о рабочие брюки и объясняет свое странное поведение: „Приходится браться самому. В такое время никого к жратве близко подпускать нельзя“…»
[77]
Немецким офицерам все-таки не приходило такое в голову.
Но окончательно Вельц понял, кого военная судьба послала ему в подчиненные, после того как узнал об одной интересной причуде Попеску.
«Румынским крестьянским парням нет ни минуты покоя, они заняты с утра до ночи. Они не только должны обслужить и ублажить своих командиров роты и взводов, но раздобыть для них самые немыслимые вещи, чтобы создать в офицерских блиндажах уют. Больше того, целые взводы заняты делом, до которого не додумается обыкновенный смертный.
Попеску — старый наездник-спортсмен, а потому не может разлучиться со своей скаковой кобылой Мадемуазель. Он ведет ее с собой в обозе с позиции на позицию, из Румынии на Дон, а с Дона к нам. Где бы ни находилась его рота, благородное животное должно питаться, причем получше, чем рядовой его роты. Сегодня 40 солдат заняты постройкой специальной конюшни для любимицы капитана. В ней просторнее и теплее, чем в любом убежище для солдат. Там стоит кобыла, такая же усталая и исхудавшая, как и любое живое существо в „котле“, но с нее ни днем ни ночью не спускает глаз специальный конюх, который обязан смотреть, чтобы с любимицей командира ничего не случилось»
[78]
.
Уберечь нежно любимую Мадемуазель Попеску все-таки не смог — ее съели его изголодавшиеся солдаты, несмотря на все усилия выделенного для ее охраны конюха. К сожалению, Вельц не написал, какому именно наказанию подверг румынский капитан конюха.
Относились немцы к румынам соответственно. Английский историк Энтони Бивор так описал германо-румынское разбирательство после сталинградской катастрофы:
«В бункере Гитлера маршалу Антонеску, самому преданному союзнику вермахта, пришлось выслушать гневную тираду фюрера, считавшего, что именно румынские части виноваты в катастрофе. К чести Антонеску, следует заметить, что он ответил Гитлеру тем же. Накричавшись всласть, диктаторы помирились. Однако их примирение никоим образом не отразилось на подчиненных им войсках. Румынские офицеры негодовали, что немцы пропустили все их призывы и предупреждения мимо ушей. Командование вермахта в свою очередь обвиняло румын, что те, показав противнику спину, навлекли на них беду. Неприглядные стычки и даже драки между отдельными группами случались повсеместно. После перебранки с Антонеску даже Гитлер вынужден был признать необходимость восстановления хороших отношений с союзниками. Был издан приказ, предписывающий „пресекать любые проявления критики действий румынских офицеров“»
[79]
.
Румынский диктатор, не ограничившись скандалом в бункере Гитлера, был вынужден и фельдмаршалу Манштейну письменную жалобу прислать.
«…Непосредственным поводом для письма Антонеску ко мне была жалоба на то, что немецкие учреждения, а также отдельные офицеры и солдаты повинны в оскорбительных высказываниях и действиях против румын. Хотя такие происшествия были вполне понятны в связи с последними событиями и неудачами многих румынских частей, я, разумеется, сразу же принял решительные меры. Подобные действия могли только повредить общему делу, как бы ни хотелось понять бешенство немецких солдат, которые видели себя попавшими в беду по вине их соседей»
[80]
, — вспоминал Манштейн.
Но никакие приказы не могли заставить немцев поддерживать хорошие отношения с этими союзниками. Интересное свидетельство о нравах румынских оккупантов и их взаимоотношениях с немцами есть в воспоминаниях партизана Николая Овсянникова. Вот что сказано о незадачливых союзниках Гитлера у него в мемуарах:
«Если считать, что румыны боялись немцев как огня — этого мало! Немцы считали, что румыны стали их союзниками в борьбе с большевиками по дикой нелепости. Они презирали их не меньше, чем нас, русских, и не терпели рядом с собой. „Zigeuner!“ (цыгане) — только так и не иначе звали они румын. Дом, двор, в котором на постое были немцы, румыны обходили далеко стороной. Чуть что — немец кулаком в морду!»
[81]
В советском плену румыны получили возможность свести счеты с относившимися к ним с презрением немецкими союзниками. Воюя хуже немцев, они оказались намного лучше приспособленными к выживанию в условиях плена. Здесь румыны могли смотреть на немцев сверху вниз, поменявшись с ними ролями.
Бортрадист бомбардировщика Клаус Фритцше, по опыту шестилетнего пребывания в советских лагерях для военнопленных, назвал румын «фракцией лагерных властителей, которая работала преимущественно в кухне и на ее периферии». Вот, например, что происходило, по его воспоминаниям, в 1945 году в лагере для военнопленных, расположенном к северу от Дзержинска. Здесь военнопленные разных национальностей занимались добычей торфа. Точнее, торф добывали главным образом немцы, а власть во внутрилагерном самоуправлении захватили румыны и сербы-изменники, воевавшие на стороне немцев. Немцы на общих работах торф добывают, а их балканские союзники в это время «блатуют» с командным составом МВД, сообща занимаясь кражей и разбазариванием продовольственных продуктов и обмундирования погибших, которых похоронили нагими. Ни один из немцев не владеет русским языком. Жаловаться некому. Около 80 % немецких пленных — дистрофики…
