Гестапо об их существовании вспомнило лишь в июле.
«Суббота, 13 июля
Ходила с Татьяной в гестапо, где нас принимал на редкость омерзительный тип. Наше юридическое положение осложняется. С точки зрения немцев, наши литовские паспорта больше не годны, так как Советы аннексировали прибалтийские государства и требуют теперь, чтобы все прежние граждане этих государств брали советское гражданство. Мы, разумеется, этого делать не собираемся»
[105]
.
Гестапо рекомендует сотрудницам министерства иностранных дел и министерства пропаганды принять советское гражданство. А если бы они согласились, то, став советскими гражданками, сохранили бы работу?
Ко всему прочему, у Васильчиковых обнаружился родственник — Джим Вяземский. Нашелся он в лагере французских военнопленных. Им и в голову не пришло скрывать этот факт. Они регулярно навещали родственника. Вот описание одного из таких визитов, совершенного в 1943 году:
«Понедельник, 16 августа
На рассвете отправилась в лагерь Джима Вяземского. Сперва меня не пускали на автобус: необходимы специальные путевые документы, но потом все уладилось. В случае нужды я предъявляю пропуск, подписанный нашим другом генералом фон Хазе, военным комендантом Берлина. На самом деле у него нет никакой власти над лагерями для военнопленных, но пока что его пропуск срабатывает на всю семью: мы ведь навещаем Джима по очереди.
Сойдя в какой-то деревне, я с полчаса шла полями. Лагерь Джима окружен колючей проволокой. У главного входа я вновь предъявила свой документ. Все прошло гладко. К сожалению, комендант лагеря, по-видимому, скучал и почти час болтал со мной, прежде чем вызвать Джима, а я ничего не могла делать, боясь его обидеть. Но он, по-видимому, неплохой человек, и Джим подтвердил, что он всегда относится к нему прилично. Фактически он военный врач, а лагерь — что-то вроде полевого госпиталя, где пленные всех национальностей содержатся временно, в ожидании перевода в постоянные лагеря.
Пока его денщик готовил для нас пикник, мы с Джимом сидели в кабинете коменданта, который тот любезно предоставил нам на время моего визита. Потом мы вышли из лагеря и пешком отправились к месту нашего пикника. Мимо проезжали машины с немецкими военными, но никто не обращал внимания на женщину, гуляющую по лесу с французским офицером в форме. Это показалось нам в высшей степени курьезным.
Джим с головой ушел в работу, он выполняет обязанности переводчика с английского, русского, немецкого, французского, польского и сербского. Чувство, что он здесь нужен, не дает ему особенно думать о побеге. Всю жизнь у него некрасиво торчали уши, а теперь он решил воспользоваться вынужденным досугом, чтобы подвергнуться операции и выправить их. Выглядит он хорошо, и у него прекрасное настроение. У них есть потайной радиоприемник, так что они хорошо информированы. Оказывается, каждую ночь в бараках вслух читаются военные сводки союзников.
Наш пикник состоял из тушенки, сардин, горошка, масла и кофе — всего этого мы, штатские, не видели уже очень давно. Я принесла с собой жареного цыпленка и шампанское от Татьяны, а Джим подарил мне чай и пластинку с записью симфонии Чайковского „Манфред“. На остановке автобуса он меня на прощанье поцеловал, что вызвало у одного пассажира вопрос: не невеста ли я французского офицера?»
[106]
Как же хорошо было быть пленным французским офицером в августе 1943 года. Зачем же о побеге думать, когда есть возможность некрасиво торчавшие уши прооперировать?
Пьяная стрельба по портрету фюрера
Судя по дневнику Васильчиковой, и в немецких «компетентных органах» встречались любители нарушать служебный долг ради сигарет. Ее подруга пыталась помочь своим друзьям, замешанным в неудавшееся покушение на Гитлера в июле 1944 года.
«Четверг, 3 августа
Лоремари Шенбург большую часть времени проводит теперь в штаб-квартире Гестапо на Принц-Альбрехтштрассе, где она наладила „контакт“. Речь идет об одном из адъютантов Гиммлера, с которым она когда-то была знакома. Она пытается вызнать у него, как обстоят дела у Готфрида Бисмарка и Адама Тротта. Он сообщает ей самые неутешительные сведения, говоря, что эти schweinehunde (мерзавцы) поплатятся головой. Лоремари, которая умеет пускать в ход свои чары, спорит с ним, изображая невинность. На деле она хочет выяснить, нельзя ли подкупить кого-нибудь из тюремщиков»
[107]
.
Информация о первых казненных по этому делу была страшной:
«22 августа
Оказывается, их не просто вешают, а медленно душат фортепианной струной на крюках мясников, и что к тому же им делают инъекции сердечных стимуляторов, чтобы продлить агонию. Утверждают, что умерщвление снимается на пленку и Гитлер открыто злорадствует, просматривая эти фильмы у себя в ставке…
25 августа
Лоремари Шенбург оправилась от краткого приступа отчаяния и снова готовится в поход. Мы наконец выяснили, что место их заключения — военная тюрьма — находится возле станции Лертер. Она уже побывала там и с помощью сигарет, добытых Перси Фреем, подкупила одного из охранников, который согласился передать Готфриду Бисмарку записку на крохотном клочке бумаги. Он даже принес ответ, в котором Готфрид жаловался на паразитов, просил прислать порошок от вшей и немного еды, так как им дают только черный хлеб, а он у него не усваивается. Он не получил ни одной передачи, так что, видимо, единственная альтернатива — каждый день приносить ему бутерброды»
[108]
.
Это как же надо любить сигареты, чтобы охранник военной тюрьмы согласился рискнуть передавать записочки арестованному по делу о покушении на Гитлера с фамилией Бисмарк! А делом о покушении на себя, любимого, Гитлер очень интересовался. Что ждало бы охранника, попадись он на такой передаче? Отделался бы концлагерем или отправкой в штрафбат на Восточный фронт в качестве особой милости вместо смертной казни?
На самом деле на такой смертельный риск охранник не пошел.
Можно, конечно, предположить, что он доложил «куда следует» о предложении передать записочку заключенному. Но у Лоремари Шенбург не было никаких неприятностей. Значит, доноса на нее не последовало.
Охранник поступил по-другому — «развел», как нынче говорят, Лоремари, но начальству не докладывал.
«Она долго ждала в тюрьме того тюремщика, который раньше передавал записки Адаму. Когда он наконец появился, то не обратил на нее никакого внимания. Тогда, потеряв надежду, она вышла из здания. За ней следил другой тюремщик; он последовал за ней до метро и на ходу шепнул ей: „Зачем вы все приходите? Они же вас дурачат! Все это время я смотрел, как вы приносите письма, но я вам говорю: он мертв!“ Он имел в виду Адама. Он, должно быть, решил, что она влюблена в него. Он продолжал: „Я сам не могу больше смотреть на страдания всех этих людей. Я схожу с ума. Я попросился обратно на фронт. Я вообще не хотел тут служить. Эти ваши записки! Они тут над ними животики надрывают. Пожалуйста, сделайте, как я говорю. Не приходите больше. Уезжайте из Берлина как можно скорее. За вами следят. А тюремщика, который брал ваши письма, теперь перевели обратно в штаб-квартиру. Ему тоже больше не доверяют“»
[109]
.
