Унтер-офицеры начали хихикать. Рядовые многоголосо покашливали.
Шпис, игнорируя мою жалобу, произнес:
— Бараны кашляют к перемене погоды.
Но все же он не выдержал и втянулся в перебранку.
— С вами вообще нельзя связываться! — заорал он. — Не зря вас засадили в желтый дом! Невменяемый какой-то.
— Так точно, господин обер-фельдфебель. Прошу разрешения обратить ваше внимание на то, что привлекать невменяемых к службе уставом запрещено!
Шпис, потеряв самообладание, скомандовал:
— Кругом!
Я единственный стоял спиной ко всем. „Кругом!“ относилось ко мне. Но разгневанный шпис скомандовал так громко, что в строю это восприняли как общую команду. Или притворились, будто так поняли. Словом, вся шеренга развернулась „кругом“. Повернулся, конечно, и я. Теперь все стояли лицом к шпису, только я — спиной. Снова раздался общий хохот.
Короче говоря, меня отправили на врачебную комиссию. А в резервном батальоне только и разговору было об этих неслыханных для германской армии происшествиях. Все, конечно, понимают, что моя болезнь тут ни при чем.
В роскошно обставленном кабинете восседал медицинский чин, окруженный целым штабом помощников. Даже не взглянув на меня, чин спросил:
— Вы что, унтер-офицер, неважно себя чувствуете? Или вы решили покончить с войной?
— Так точно.
— Надо говорить: так точно, господин капитан медицинской службы.
— Так точно.
— Значит, вы решили покончить с войной? Правильно, молодец. С войной мы должны покончить как можно скорее. — Он возвысил голос: — Лучше всего это делается на фронте. Да, дорогой мой, на фронте. Вы, значит, решили покончить с этим. Молодец, ибо мы должны вернуться домой с победой.
Я подумал, не устроить ли мне припадочек, но остался стоять как истукан.
Капитан медицинской службы наконец заглянул в мои бумаги, встал и сказал:
— Откройте-ка рот.
Капитан небрежно заглянул мне в глотку.
— Поменьше ковыряйте там, — заключил он. — Эта рана не больше укуса блохи. Из-за такого прыщика не валятся с ног и не устраивают беспорядок в части. Кто скорее хочет покончить с войной, тот должен отправиться на фронт. Вот так. Нечего здесь бросать на землю оружие.
Комиссия признала меня годным для гарнизонной службы, хотя Дойч, который в этот день дежурил, уверял, будто меня хотят отправить в сумасшедший дом.
„Для гарнизонной службы“ — это значит на определенном расстоянии от фронта»
[133]
.
Настоящий, а не выдуманный саботажник спокойно дожил до конца войны. Он не заинтересовал гестапо, которое рьяно выискивало псевдозаговорщиков и «шпионов».
Глава 12
Как Серый Волк в люфтваффе воровал
Чрезвычайно интересное описание того, что в конце войны творилось во вспомогательной части люфтваффе, сделал эстонец Ахто Леви, автор книги воспоминаний «Записки Серого Волка». Когда-то воспоминания Серого Волка пользовались у советских читателей определенной популярностью как источник информации о воровском мире. Автор после войны вернулся в СССР и стал вором. Потом «завязал» и написал книгу воспоминаний.
В войну эстонский юноша убежал из дому в Германию в поисках приключений и романтики. Искомое он нашел — его в Германии быстренько определили в «острабочие» к немецкому крестьянину.
Фактически это была настоящая продажа в рабы: «Пришел военный, офицер, пожелавший приобрести меня; господин с брюшком захотел Велло (друг и спутник Ахто Леви. — Авт.), худюсенькая черная дама пожелала меня, другая захотела Велло; и потом был ряд покупателей, но все хотели приобрести Велло, а я никому не был нужен.
Наконец к вечеру, когда мы всем надоели бесконечными «их вайе нихт», основательно проголодались и устали сами, пришел господин с рыжей бородой и желтыми глазами. Он, не торгуясь, забрал нас обоих. Нам было все равно, хоть к черту в зубы. Господин живет на окраине города, он садовник.
Мы не единственные рабы этого „плантатора“. Остальные ребята — семеро поляков, трое не то русских, не то украинцев и двое азиатов — работают здесь уже давно. Как они сюда попали, не знаю»
[134]
.
Вся ситуация юному эстонцу очень сильно не понравилась:
«Что-то мне наши дорогие союзники не нравятся: где это видано — я, сын эстонского легионера, который сражается за новую Европу и свободу Эстонии на Восточном фронте, должен рыться в земле, как последний раб, у какого-то противного желтоглазого немца?! Где же справедливость?! Но он еще не знает, с кем имеет дело, этот желтоглазый индюк, возомнивший себя великим плантатором. Мы еще зададим ему!»
[135]
Сын эсэсовского борца за новую Европу и свободу Эстонии от такой жизни решил добровольно поступить на военную службу:
«Мы с Велло вступили добровольцами в армию — в люфтваффе. Завербовались. Это вспомогательные части авиации. Отсюда нас куда-то повезут, там получим красивые серые мундиры, оружие, научат воевать, возможно, будем летать. Всех нас отсюда поедет тридцать человек. Остальные ребята почти такая же мелюзга, как мы, но есть и старики — за двадцать лет. Кто знает, может, это и есть маленькое начало большого дела? Мне немного грустно, что скоро придется расстаться с Велло…
Прошел месяц с тех пор, как я приехал в лагерь люфтваффе. Не стану описывать, как нас, группу голодранцев, вывели из готенхафенского лагеря беженцев, привели на вокзал и посадили в вагон. Перед тем нам выдали по буханке хлеба и мясные консервы. Мы их сразу же съели, так что в Эгерь прибыли голодными как волки. Эгерь — городишко в Чехословакии. Приехали ночью. Построившись в колонну, шли по пустым темным улицам города. Потом вышли за город, еще километра четыре по шоссе. Из полосатой будки у ворот вышел вооруженный солдат, пересчитал нас и пропустил на территорию спящего лагеря. Нас привели в пустой барак и сказали, что это блок и что в нем мы должны дожидаться утра. Мы завопили, что голодные, на это никто не обратил внимания. Но когда стали ложиться спать, два маленьких солдата принесли большой деревянный ушат вареной картошки в мундире и сказали, что это „абендэссен“. Мы дружно, словно поросята, зачавкали. Затем разместились на полу и уснули крепким солдатским сном. Утром нас повели в баню, потом в столовую, где выдали ложки и котелки. Столовая — большой блок с вывеской „Столовая № 6“. За столовой — склад, где после завтрака нам начали выдавать мундиры. Полетели наши гражданские тряпки, и нате вам брюки, френчи, фуражки, сапоги… Здесь обнаружилось, что для моей персоны мундира нет. Мундиры вообще были, но в каждый из них можно было вместить двух таких, как я. Пришлось смириться — меньшего не нашли. Сапоги тоже достались огромные, зато такие крепкие, что, думаю, они дождутся того времени, когда будут впору. Засучив штаны, я обулся, затем стал размышлять, что делать с рукавами, и в это время завыла сирена.
