Рано-рано утром 22 мая после завтрака нас сменил на пушке второй орудийный расчет. Завтрак был горячим, доставленным из полевой кухни (очевидно, повара работали даже ночью и с начала рассвета).
Утром к нам подошел командир батареи Сахаров и спросил, кто из нас может водить автомашину и быть дальше на всякий случай запасным шофером, так как мы вчера потеряли убитыми водителей Журавлева и его коллегу. Я хотел было сказать, что имею удостоверение шофера-любителя, которое осталось в Москве, но, подумав, решил не делать этого, так как вспомнил, что более года назад обучавший меня шоферскому делу инструктор Ахчеев посоветовал мне во время практической езды никогда не работать шофером, поскольку я «не чувствую машину». Кроме того, я сам сообразил, что, сильно физически ослабший в последнее время, все равно не сумел бы справиться с тяжелой работой водителя. Запасной шофер нашелся во взводе управления, но в дальнейшем побывать ему в этой новой должности так и не пришлось.
Вскоре – почти точно в 9 часов – налетела на село и его окрестности большая группа немецких самолетов. И снова повторилось почти то же самое, что и вчера. Теперь нашу пушку обслуживал второй орудийный расчет, а мы были на подхвате и вынуждены были стрелять по самолетам только из винтовок и карабинов. Опять возникли пожары, появились убитые и раненые. Я в этот период вместе с коллегами укрылся в окопе, одновременно стреляя из винтовки в небо и едва слыша оглохшими от грохота ушами жуткий рев пикировавших и моментами пролетавших на очень низкой высоте – прямо над головой – самолетов. Они посылали на землю всему живому смерть. Глаза застилали дым и тучи пыли, пахло порохом и запахами сгорания самых разных веществ.
Этот далеко не последний, как мы были твердо уверены, налет, как и вчера, длился не более 20 минут, пока самолеты не израсходовали полностью свой смертоносный груз. Обе пушки батареи постреляли по ним, как и раньше, короткими очередями, но толку от огня не оказалось никакого. Хорошо еще, что осколки от бомб и пули не задели оба орудия и грузовики. Ранения получили: тяжелое – парторг батареи Агеев, работавший первым прицельным на пушке второго огневого взвода, легкие – трое бойцов из всех трех взводов.
После налета двоих раненых отнесли на носилках, а двоих других повели своим ходом в посещенный мною два дня назад полевой госпиталь в поле недалеко от села. Однако я не видел, отправили ли туда же местных раненых детей, стариков и женщин.
Через два с половиной часа после первого налета, наверное, те же самые самолеты снова повторили атаки с неба и натворили так же много бед, как и накануне. До наступления темноты они налетали на село еще два раза, и с такими же ужасными последствиями. И три раза они улетали от нас безнаказанно. Как же мы тогда проклинали их, а особенно – высшее командование наших войск, не пославшее навстречу вражеской авиации хотя бы пару истребителей! И невольно возникал вопрос, есть ли у нас вообще какая-нибудь авиация?
По моему мнению, главными факторами достижения успеха в той войне были в первую очередь количество задействованной авиации и умение организовать крупномасштабные войсковые операции на основе убедительных данных хорошо поставленной службы разведки. Сюда же относились полная укомплектованность всех подразделений основными техническими средствами (как я уже отмечал, у нас в батарее имелось только два орудия вместо положенных четырех), снабжение войск в достаточном количестве боеприпасами, продовольствием и топливом, оснащение всего личного состава современным стрелковым оружием и многие другие показатели.
За прошедшие дни мы все стали свидетелями явного отставания наших вооруженных сил от германских по всем указанным параметрам. Поэтому именно в последние дни у меня, как, наверное, и у многих моих товарищей, появились большие сомнения в возможности победы Советского Союза в этой войне над Германией. Думалось, не станут ли наши жизни напрасно загубленными из-за бездарности высшего командования и творившегося везде, как тогда говорили, бардака? Такая мысль стала невольно возникать не только у меня, но и фактически у всех бойцов и командиров. Однако никто ни с кем, даже с самым-самым близким другом, делиться этой мыслью и сомнением в возможности победы над немцами не решался. Все боялись друг друга, не имея уверенности, что их не выдадут карающим органам и не накажут жестоко посылкой в штрафной батальон или даже расстрелом за распространение паники.
Особенно много сомневавшихся появилось среди военнослужащих-украинцев, находившихся в данное время у порога своей малой родины, освободить которую от немцев как можно скорее нам ставилась задача. И обо всем этом я узнал из собственного близкого общения с товарищами из Украины, которых в нашей батарее было несколько больше, чем русских и других. Это объяснялось тем, что личный состав 199-й отдельной танковой бригады, куда входила и зенитная батарея, а также других войсковых соединений был специально подобран так, чтобы в них большинство составляли украинцы. Но среди них встречались единицами и такие лица, которые явно желали победы немцам, чтобы потом благодаря им обрести для своей «вiтчизни незалежнiсть»…
…При втором налете вражеской авиации совершенно новым оказалось то, что самолеты набросали кучу листовок, большинство которых унесло ветром в сторону, противоположную месту расположения зенитной батареи, и поэтому они к нам не попали. Но их содержание я хорошо представлял себе, поскольку уже имел с ними дело летом прошлого года на трудовом фронте в Смоленской области.
Наконец, дело дошло до того, что во время следующих налетов немецких самолетов многие из нас стали бояться высунуть голову и руки из окопа, чтобы пострелять по ним из личного оружия. И это происходило даже тогда, когда с неба уже никакой опасности для жизни не было.
Когда наступило обеденное время, лейтенант Кирпичев спросил у своих подчиненных, есть ли среди них два человека, которые согласились бы добровольно сходить на полевую кухню за обедом для всего первого взвода. Но с разными оговорками большинство бойцов отказались. После этого вызвались пойти туда я и мой давний коллега – вечно недовольный всем и всегда голодный Кусков. Я взял с собой два оцинкованных ведра, а Кусков – в одну руку большую эмалированную кастрюлю с крышкой, а за спину брезентовый вещевой мешок.
Сначала спустились к речке. Потом перешли на левый берег по четырем-пяти набросанным жердям и двинулись дальше вдоль течения в сторону центра села, где находились полевые и переносные кухни 199-й отдельной танковой бригады.
По дороге наткнулись на лежавшие в разных позах по обоим берегам речки множество целых и несколько сильно изуродованных трупов убитых бойцов в шинелях и без них. А на нашем берегу обошли трупы двух лошадей в упряжке и с повозками, поваленными на бок. Некоторые трупы, пролежавшие на земле свыше суток, уже успели вздуться из-за дневной жары. Над отдельными мертвыми телами, у которых зияли нанесенные осколками авиабомб и пулями большие раны и под которыми еще были заметны лужи вытекшей крови, летали рои мух, и в основном – зеленых. Они в великом множестве бегали также по самим телам, но запаха от начинавшегося разложения трупов мы с Кусковым не ощутили. В одном месте я наступил на оторванную от хозяина окровавленную человеческую ногу с остатками брюк.
