При наших разговорах мастер Йохан часто ворчал, из-за чего Тима Добринский с ходу придумал для него прозвище Фарисей, хотя и не знал, что это означает. Примерно через месяц Якоб сказал об этом прозвище Йохану. Йохан, очень религиозный человек, почти рыдая, просил меня сделать все возможное, чтобы это «проклятое прозвище» больше не произносилось. Только тут Добринский и я узнали, что фарисеи были врагами Иисуса Христа.
…Точно в 9 часов 30 минут мастера прекратили работу, помыли руки, вынули из рюкзаков еду и приступили ко второму завтраку. При этом каждый из них поделился с нами ломтиком хлеба, а кто мог, дал закурить. Предлагали и кофе, но мы дружно отказались. Точно то же самое мастера проделали и в 16 часов.
По дороге на обед со мной разговорился Кунат. Оказалось, что вместе с Диттрихом он проживает в доме на Казарменной улице, напротив главного КПП военного городка. В отличие от сорбов он ходит обедать домой, где у него больная жена и шестеро голодных детей, поэтому он не призван в армию. Ему известно, что я был студентом престижного вуза в Москве и, следовательно, комсомольцем, поэтому он не боится признаться мне, что совсем недавно состоял членом Коммунистической партии Германии и активно работал в местной партийной организации. А теперь организация не существует: многих посадили в концлагерь или послали на фронт, а некоторые, как он, затаились. Что ему делать дальше, он не знает. Я посоветовал ему пока воздержаться от каких-либо опасных действий, а дальше будет видно, ведь вермахт потерпит от Красной армии сокрушительное поражение.
Кунат сказал также, что сорбам жить лучше, чем ему, так как они проживают в соседних с Каменцем деревнях и селах и имеют земельные наделы, скот и птицу. А он с семьей живет только на продовольственные карточки.
В обеденный перерыв я увидел, как к нашему очень солидному на вид товарищу Кузьмичу (Русанову Ефиму Кузьмичу) подошел старший ефрейтор и угостил его сигаретой. Увидев это, я и еще несколько пленных решили стрельнуть покурить. Ефрейтор вынул из кармана всю пачку сигарет и отдал ее просителям, сказав, что больше у него курева нет, но он постарается принести его завтра. Оказалось, что вездесущий Кузьмич уже несколько дней знаком с этим ефрейтором, похожим на него и лицом, и комплекцией.
Подошел к этому немцу и я. Кузьмич назвал ему мое имя и сообщил, что я являюсь переводчиком и старшим рабочей команды. Тот назвал свое имя и фамилию. Оказалось, он не немец, а шлёнзак, то есть поляк из немецкой Верхней Силезии. Он был ранен на Африканском фронте и после частичного выздоровления оставлен служить в этом военном городке. Очень хотел бы помочь русским пленным, чем может. В дальнейшем он действительно помогал нам по мелочам, мы встречались с ним на территории военного городка почти до апреля 1945 года.
Разговаривая с этим ефрейтором, я вспомнил, что на Украине и на германо-польской границе шлёнзаки очень скверно обходились с нами – советскими пленными. Поэтому я решил и с этим шлёнзаком быть осторожным, полагая, что он, возможно, является тайным агентом или служащим Особой команды в военном городке. Но все же я обратился к нему с просьбой приносить мне центральные немецкие газеты, особенно упоминавшуюся Völkischer Beobachter. И он стал приносить их мне, иногда передавая через других.
Таким образом, я имел возможность читать товарищам по-русски оперативные сводки с фронтов и иные интересные публикации. Это чтение заметно помогало мне в освоении немецкого языка. Этому особенно способствовало то, что я сразу записывал все новое, что слышал от немцев.
За время плена я научился писать по-немецки готическим шрифтом и говорить почти без акцента. Как-то мастер Фридрих сказал мне, что «настоящий немец – это тот, который может очень быстро и четко выговорить предложение „Фри ин фрише фишер фишт ди фише“ („Рано утром при утренней свежести рыбак ловит рыбу“). И я научился произносить это быстро и правильно, как „настоящий немец“».
Выходной день запомнился мне тем, что перед обедом мы пообщались с девушками из Курской области, приходившими в столовую. При этом Толя Шишов, его «опекуны» Иван Астраханский и Кузьмич остановили их и, особенно заглядываясь на фигуристую и грудастую Надю, делали ей комплименты. Мы поинтересовались, как девушки живут, что у них нового. Кто-то получил письмо с родины, недавно у них побывал власовский пропагандист – выпил с ними самогонки и оставил кучу газет «Заря». Они обещали принести нам эти газеты и сдержали слово, но ничего нового я в них не нашел.
В последней неделе мая у нас на аэродроме случилось заметное событие. В небольшой барак за проволочной оградой, который недавно был нами приведен в порядок, поселили человек тридцать голландских военнопленных. Вообще, этих людей следовало бы назвать не военнопленными, а интернированными, так как, по существу, они даже не успели повоевать с немцами, которые в 1940 году молниеносно захватили их страну. В 1943 году, после сокрушительного поражения немцев под Сталинградом, в странах, оккупированных Германией, включая Нидерланды, резко усилилось движение Сопротивления. Немцы считали, что основными вдохновителями и предводителями этого движения могут стать бывшие военнослужащие, поэтому решили их заблаговременно изолировать от остального населения, арестовав и отправив в Германию. Так они и попали к нам. Среди них находился один, похожий на китайца. Оказалось, его мать была из Индонезии, бывшей тогда колонией Нидерландов.
Все голландцы не нуждались в переводчике, так как их язык, по существу, тоже немецкий. Мне было легко с ними разговаривать. Для охраны голландских военнопленных в штат охранников добавили еще двух часовых. Работать голландцев водили отдельно, и нам не позволяли с ними общаться. Питание им выдавали из кухни для немецкого цивильного персонала и пригнанных из СССР гражданских лиц, то есть наших девушек из Курской области.
Склад и кухню, откуда мы получали горячую пищу и другое довольствие, у нас отняли, зато теперь мы стали это получать в пищеблоке, где питались и курские девушки и голландские военнопленные. Для этого пришлось некоторое кухонное оборудование перевезти со старого места и запустить на новом, что потребовало не менее трех суток. К этой работе были привлечены, кроме поваров и уборщиков, братья Омельченко, Маляр и красавец блондин Толя Шишов. В это время Толя успел «свести с ума» работавшую на кухне большую Аню и завести с ней «большую любовь» – весной Аня родила от Толи мальчика.
Меня в эти дни вместе с шестью товарищами (Иваном Пиком, Сергеем Комсоставским, Тимой Добринским, Виктором Чайкиным, белорусом Мишей Капраловым и еще кем-то) мастер Якоб приводил без конвоя на городской вокзал. Я в основном был там переводчиком. На вокзале нас заставили выгружать из одного товарного вагона на грузовую машину мешки с ячменем и разгружать их на местном пивном заводе Kamenzer Brauerei. Мы получили великое удовольствие, дважды проехав до завода и обратно на грузовике по городу, увидев некоторые его достопримечательности и… выпив дважды по кружке Malzbier – солодового, не хмельного пива, которым нас после разгрузки мешков угощали рабочие завода – поляки и старые немцы.
Под предлогом сходить в туалет некоторые наши работники сумели обследовать примыкающие к вокзалу пустыри и установили, что на них имеются сарайчики, в которых железнодорожники содержали кроликов. Ребята приняли это обстоятельство к сведению, решив, что, когда в нашем жилье появится печка, можно будет сварить или зажарить кролика, а может быть, и собачье мясо, так как вокруг водилось немало собак.
