Сообщение офицера о непрочности альянса союзников в войне против Германии оказалось для меня совершенно новым. Я хотел было опровергнуть слова майора относительно союзников, но он разразился бранью и назвал меня «маменькиным сынком», не имеющим никакого опыта в жизни.
Оба офицера пообедали вместе с нами. После обеда лейтенант попросил меня свести его в туалет. По дороге он, посмотрев, не идет ли кто за нами, неожиданно шепнул: «Этот майор – настоящая сволочь. А ты знай, дела у Красной армии идут очень хорошо; недавно полностью освобожден от блокады Ленинград, и никаких признаков нарушения союза между СССР, Англией и США нет. На конференции в Тегеране это подтвердилось. Расскажи об этом товарищам. Надеюсь, ты меня не выдашь».
Я заверил лейтенанта, что все будет в порядке и что я, как старший в рабочей команде, передам его слова товарищам, а также буду делать все, чтобы никто из них и не помышлял о вступлении в РОА. Так мы и расстались. Но все же мысль о возможном расторжении альянса союзников беспокоила меня до окончания плена…
Как-то в феврале после завтрака мы увидели во дворе двух молоденьких девушек. Они разговаривали с работником хозяйки Станиславом. Несколько пленных выбежали из казармы и заговорили с девушками через ограду. Девушки сказали, что пришли специально, чтобы познакомиться с нами и пообщаться, как с родными людьми, по которым сильно истосковались. Одна из них, с серыми глазами и почти белокурыми волосами, назвалась Тамарой Фомичевой, а другая – жгучая брюнетка, скромная и очень стеснительная – просто Дусей. Оказалось, обе они – сироты из детского дома. Тамара – родом из Курской области, а Дуся – украинка. В начале 1943 года их привезли из Запорожья, и теперь они проживают в Цшорнау у хозяев по фамилии Лоренц. Обращаются с ними хозяева хорошо, платят деньги, неплохо одевают и жалеют, но работать им приходится много. В деревне есть еще две наши девушки – Маруся из Харькова и Татьяна из-под Курска. Конечно, фельдфебель быстро разогнал нас. Но начало было положено, и мы все же продолжали общаться с девушками. После войны я поддерживал знакомство с Тамарой и Дусей, которые вышли замуж и имели фамилии Бородай и Карабина. Первая из них проживала в Запорожье, а другая – в Никополе.
В феврале количество пленных в нашей рабочей команде возросло на 20 человек. Оказалось, что их прислали из деревни Дёбра, расположенной километрах в десяти от Цшорнау, где они жили и работали у какого-то крупного помещика, который их плохо кормил. Из-за этого они взбунтовались и отказались работать. Тогда 15 наиболее активных бузотеров и заодно 5 физически слабых и старых пленных отправили в ближайший штрафной лагерь, то есть к нам. Оказывается, наш лагерь считали штрафным, поскольку фельдфебель Хебештрайт был чрезвычайно суров, вспыльчив и всегда требовал соблюдения строжайшей дисциплины и порядка. А главное – прилюдно наказывал каждого провинившегося и бил пленных, не считаясь с официальным запретом.
Среди прибывших к нам были, в частности, небольшого роста, худой, рассудительный Дмитрий Жуков; глуповатый и крикливый восемнадцатилетний бывший детдомовец Ваня Трошков; молодой, но без пальцев на обеих ногах Саша Мальцев по прозвищу Культяпый; молчаливый, ходивший в красноармейской куртке и сапогах Петр Васьковский; имевший на лице большое темно-красное родимое пятно Николай Николаенко и его напарник Николай Давиденков, а также Иван Харченко – тезка и однофамилец Ивана Пика, в результате чего теперь в нашей команде стало два Ивана Харченко. В эту же группу попали Сурен Саркисян из Армении и поляк Федор Дубровский из-под Белостока, входившего до войны в состав СССР.
Как физически слабых и старых, к нам из Дёбры перевели также украинца Сильвестра Евдошенко, которого товарищи сразу переименовали в Семена, а немцы – в Симона; пятидесятилетнего одессита – сапожника Афанасия Каиро и его ровесников – Михаила Громова, Михаила Божко и Петра Машковцева.
Поскольку бузотеров требовалось каким-то образом проучить, фельдфебель распорядился направить их, кроме хромавшего Саши Мальцева, на наиболее тяжелую работу. А такой у нас считалась работа в каменном карьере, выполнявшаяся под руководством мастера Фрица Гелльриха. Поскольку новых работников требовалось обучить, то он не мог обойтись без переводчика. В итоге пришлось и мне идти на работу в карьер. Карьер располагался за группой трех-пятиэтажных жилых домов напротив военного городка и был окружен колючей проволокой. В нем добывали серый гранит. В карьер спускались по трем лестницам, установленным одна над другой. Лестницы были сделаны из круглых стальных прутьев. При спуске, чтобы не упасть, приходилось крепко держаться за поперечины лестницы. На противоположной от лестниц стороне карьера находилось подъемное устройство – лебедка с электрическим приводом. Рабочие вручную складывали на подъемную площадку глыбы и плиты гранита.
Всем рабочим выдали рукавицы и проинструктировали по технике безопасности. Внизу нас уже ожидали цивильные рабочие – немцы и один молодой поляк, немного говоривший по-русски. Поляк и двое немцев сверлили шурфы на дне карьера, в которые закладывали взрывчатку, а полученные после взрыва глыбы гранита другие рабочие распиливали на плиты правильной формы при помощи дисковых пил с электроприводом. В карьере было очень шумно и полно вредной пыли из мельчайших частиц гранита. Наверху пленные разгружали гранит и складывали его в стороне, а потом плиты увозили на грузовике. Одним из местных потребителей гранита была мастерская с вывеской «Grabdenkmaler» («Изготовитель надгробных памятников»).
Внизу, познакомившись с немецкими рабочими, мы попросили у них закурить, но никто из них не смог удовлетворить нашу просьбу. Лишь поляк Йозеф вытащил из кармана баночку с табаком и весь его отдал нам. В следующие дни немцы приносили нам, что могли, поесть и покурить. Однако они были бедными людьми и жили впроголодь. На обед у нас была привычная еда – суп и картофель в мундире, а также чай или компот, которые получали в базовом помещении в военном городке.
В начале марта, к началу весенней посевной кампании, отдельных пленных, главным образом пожилых и бывших крестьян, фельдфебель отправил в местные крестьянские хозяйства недалеко от Цшорнау и Каменца.
Один из местных крестьян договорился с фельдфебелем, чтобы у него работал Иван Соколов – Вятский. По-видимому, заглядывая раньше во двор нашего лагеря, тот крестьянин обратил внимание, как ловко Иван распиливает бревна, колет дрова и хорошо управляется с другими тяжелыми работами.
…Погода стала теплой, почти как летом. На работу мы ходили уже без курток и шинелей. Нашу рабочую команду отправляли работать на разные места небольшими группами и во многих случаях без часовых, так как их не хватало. Обычно два конвоира сопровождали пленных из Цшорнау только до базового помещения в военном городке или до товарной станции; один конвоир ходил с поварами, доставлявшими нам обед.
Поскольку везде земля уже высохла, фельдфебель поручил группе пленных вырыть и оборудовать в саду около казармы глубокие и длинные окопы. В этих окопах нам следовало укрыться в случае воздушной тревоги при налетах авиации. Для этой работы пришлось выпросить у местных жителей лопаты, ломы и грабли.
