Агнесса кивнула и нетвердым шагом направилась прочь, ощупывая свою голову. Голова была как будто набита ватой, в которую непостижимым образом затесалась длинная острая иголка.
Она приблизилась к всемогучему Овсу, который, выронив свою книжку и закрыв лицо руками, сидел, тихонько постанывая. Заслышав шаги, священнослужитель поднял голову.
– Э… госпожа, у тебя, случаем, ничего нет от головной боли? – спросил он. – Страшно мучаюсь…
– Королева делает пилюли от головной боли из ивовой коры, – задыхаясь, произнесла Агнесса и поспешила дальше.
Нянюшка стояла с мрачным видом и кружкой пива в руке – невиданная комбинация.
– Дурностаевый циркач так и не появился, – сообщила она. – Всем расскажу об этом обманщике. В нашей местности он может забыть о своей карьере, иначе мигом очутится в каком-нибудь карьере, ха-ха.
– Нянюшка, ты не могла бы проводить меня домой?
– Интересно, а если бы хорек укусил его прямо за… ну, ты понимаешь, что я имею в виду… Эй, с тобой все в порядке?
– Нянюшка, я ужасно себя чувствую.
– Тогда пошли. Все хорошее пиво уже кончилось, и раз веселья не предвидится, так чего нам здесь торчать?
Под яростный свист ветра они брели к домику Агнессы. На самом деле было больше свиста, чем ветра. Скрипели лишенные листьев деревья, слабый лунный свет наполнял лесные своды зловещими тенями. Тучи сгущались, и вот-вот должен был начаться дождь.
Агнесса заметила, как нянюшка на выходе из города подняла что-то с земли.
Это была палка. Агнесса глазам своим не поверила. Чтобы ведьма брала с собой палку, пусть даже ночью?
– Нянюшка, зачем она тебе понадобилась?
– Что? А… Сама не знаю. Сильный ветер, темень – хоть глаз коли…
– Но ты в Ланкре никогда ничего не боя…
Какие-то существа выскочили из кустов и застучали копытами по дороге. Агнессе показалось, что это лошади, но потом на них упал лунный свет, а буквально в следующее мгновение существа исчезли в темноте на другой стороне дороги. Слышался лишь быстро удаляющийся стук копыт среди деревьев.
– Давненько я их не встречала, – заметила нянюшка.
– А я видела кентавров только на картинках, – сказала Агнесса.
– Должно быть, из Убервальда пришли, – откликнулась нянюшка. – Что ж, приятно снова их увидеть.
Едва зайдя в домик, Агнесса бросилась зажигать свечи. Жаль только, на дверях засовов нет…
– Сядь и успокойся, – велела нянюшка. – Сейчас принесу воды, не переживай, сама налью.
– Все в порядке, я…
У Агнессы вдруг задергалась левая рука. Согнувшись в локте, она принялась махать ладонью перед Агнессиным лицом, словно стремясь завладеть ее вниманием. Агнесса в ужасе уставилась на собственные пальцы.
– Что, жарко здесь, да? – участливо осведомилась нянюшка.
– Я принесу воды! – задыхаясь, выдавила Агнесса.
Схватив правой рукой взбесившуюся конечность за запястье, Агнесса выскочила на кухню, но мятежная рука тут же вырвалась, схватила с сушилки нож, воткнула его в стену и вывела на осыпающейся штукатурке неровными буквами:
ВМПИР
Потом рука выронила нож, схватила Агнессу за волосы и сунула ее лицом прямо в надпись.
– Эй, девочка, ты там как? – крикнула нянюшка из соседней комнаты.
– Э… По-моему, я пытаюсь что-то себе сказать…
Какое-то движение заставило ее обернуться. Крошечный синий человечек в синей шапочке пристально смотрел на нее с полки над медным котлом для белья. Затем человечек высунул язык, продемонстрировал очень неприличный жест и спрятался за пакетом со стиральной содой.
– Нянюшка?
– Да, милая?
– А синие мыши бывают?
– Нет, если ты трезвая, дорогуша.
– Значит… мне нужно выпить. У тебя еще осталась укипаловка?
Нянюшка вошла в кухню, вынимая пробку из фляжки.
– Немного долила на празднике. Конечно, это купленное в лавке пойло нельзя…
Агнессина левая рука вырвала у нянюшки фляжку и вылила ее содержимое в Агнессин рот.
А потом Агнесса закашлялась так сильно, что бренди чуть не брызнуло у нее из носа.
– Ну-ну, не настолько уж оно и слабое, – покачала головой нянюшка.
Агнесса стукнула фляжкой по кухонному столу.
– Отлично, – сказала она голосом, который показался нянюшке каким-то иным. – Меня зовут Пердита, и теперь я – хозяйка этого тела.
Ходжесааргх почувствовал запах дыма задолго до того, как добрался до конюшни, но объяснил его горевшим во дворе замка костром. Он рано покинул праздничное пиршество. Никто не хотел разговаривать с ним о соколах.
Когда же он заглянул проверить птиц, то почувствовал тот же дымный запах, только куда сильнее, и сразу заметил крохотный огонек в самом центре пола. Некоторое время Ходжесааргх тупо пялился на него, после чего схватил ведро с водой и попытался залить пожар.
Однако язычки пламени и не подумали исчезнуть с залитого водой каменного пола.
Ходжесааргх взглянул на птиц. Они с интересом таращились на огонь, хотя, как правило, едва заметив пламя, сразу начинали паниковать.
Сам Ходжесааргх никогда не паниковал. Еще немного понаблюдав за происходящим, он поднял щепочку и поднес ее к пламени. Огонь мгновенно перескочил на дерево.
А щепка даже не обуглилась.
Тогда он отыскал сухую веточку и поднес ее к щепке; огонь плавно перешел на веточку. Он был единым целым и даже не думал делиться.
Половина решетки в окнах сгорела, а в углу конюшни, там, где валялись старые клетки, Ходжесааргх увидел головешки. Прямо над ними в крыше зияла обугленная дыра, сквозь которую виднелись клочья тумана и проступающие между ними звездочки.
В этом углу совсем недавно что-то горело, пришел к выводу Ходжесааргх. Причем горело сильно, но почему-то только в одном месте, как будто что-то не давало огню распространиться…
Ходжесааргх протянул руку к танцевавшему на конце веточки пламени. Огонек был теплым, но… не обжигающим, в отличие от обычного пламени.
Вдруг огонь перекинулся на палец, и стало щекотно. Ходжесааргх замахал рукой, и все птицы дружно закрутили головами, следя за пламенем.
Используя огонек как лампу, Ходжесааргх осмотрел оставшуюся от клеток груду головешек. В пепле он нашел кусочки яичной скорлупы.
Аккуратно собрав их, Ходжесааргх отнес находку в тесную комнатку в конце конюшни, которая служила ему и мастерской, и спальней. Тихонько потрескивающее в тиши комнатки пламя он осторожно переложил на блюдце.
В тусклом свете он отыскал на висевшей над кроватью полке потрепанный толстый том, на обложке которого много веков назад кто-то написал «ПТЫЦЫ».
