Мы — на машину и в часть. А уже самолеты немецкие пролетают, бомбят то тут, то там.
Часть была поднята по тревоге. Нам приказ: занять позиции по границе с Восточной Пруссией.
Я принял взвод 190-го стрелкового полка 11-й армии. Взвод находился на позициях и в обороне. Весь батальон наш был сформирован из курсантов полковой школы, младших командиров. Сержантская школа.
Выслали мы разведку. Разведка вернулась, доложила, что перед нами никого нет. Стали ждать. Ждали недолго. Вскоре по фронту перед нами появились грузовики. Из них выскочила пехота. Немцы сразу развернулись и пошли в атаку. Идут — цепь ровная. В руках карабины с примкнутыми штыками. Штыки короткие, плоские.
Комбат подает команду: «Без команды огня не открывать!» Лежим ждем команду. Немцы уже близко. Слышим, комбат кричит: «Примкнуть штыки! В атаку! Вперед!»
У меня был пистолет ТТ и автомат ППД. Рядом лежал сержант. Я сразу сержанту: «Сержант, на мой автомат, а мне дай-ка твою винтовку». В училище мы основательно изучали штыковой бой. Штыком я владел.
Поднялись. Идем. И они идут. Тоже, видать, поняли, что сейчас будет. Сходимся. Без единого выстрела. Только топот сапог и дыхание. Уже каждый наметил себе противника, с кем схватиться. Гляжу, на меня идут трое. Рукава засучены, воротники расстегнуты. Сбоку болтаются коробки противогазов. Сзади над плечами торчат ранцы из телячьей кожи. Каски плотно пристегнуты ремешками под подбородком.
Я ударил одного. Штык вошел легко, легче, чем в манекен на полигоне. Немец не ожидал моего выпада, он еще только готовился к удару. Выронил карабин. От моего удара ранец за его спиной подпрыгнул. Я попытался выдернуть штык, но немец не падал и держал ствол моей винтовки руками. Тогда я изо всех сил рванул винтовку на себя.
Сержант тем временем свалил второго. А третий заскочил мне сзади, пока я вытаскивал штык. «Лейтенант! Сзади!» Я успел оглянуться, винтовку уже не развернуть, ударил прикладом. Не знаю, попал не попал. Тут все перемешалось. Свалка! Лязг саперных лопаток! Ревут как кабаны! Хруст! Потом я догадался, что это кости хрустят. Того и гляди, как бы своего не пырнуть.
Вскоре разошлись. Они — в свою сторону, мы — в свою. Убитых никто не собирал. Ни они, ни мы.
Командир батальона в этой штыковой атаке шестерых заколол. Фамилию его я не запомнил. Помню только: высокий был, повыше меня, плотный, белокурые волосы.
— Наш кавалерийский полк стоял в Бессарабии, на границе с Румынией. Где-то в начале июня наши наблюдатели заметили, что на том берегу реки Прут румынские пограничники и часовые заменены немецкими солдатами.
Я был начальником радиостанции. Имел звание сержанта. Перед этим закончил полковую школу радистов. Радиостанция наша размещалась на тачанке. Тачанка запряжена четверкой лошадей.
Где-то 5 июня мы привели свое хозяйство в походное положение. Поправили упряжь, отремонтировали тачанку. Нам раздали патроны.
В три часа ночи 22 июня меня разбудил дежурный по эскадрону и сказал: «Васька, срочно в штаб. Тревога». Встали. Запрягли коней. Поехали. Ездовой у меня был лихой. Четверкой правил, как шофер автомобилем. Любую кочку, бывало, объедет. Подъезжаем к Яр-Горе, где стоял наш полк. А уже утро, седьмой час. В это время обычно проводится уборка лошадей, раздаются команды. А тут — тишина. Навстречу — командир моторизованного взвода младший лейтенант Туцкий. «Что случилось?» — говорю. «Как что? А ты не знаешь разве? Война!» Иду в штаб. В штабе у писаря: «В чем дело?» — «Война». — «С кем?» — «С Германией. С Румынией».
И началось.
Моя работа — наладить связь. Погнали мы свою тачанку к румынской границе. Нас предупредили: «Маскируйтесь. А то попадете под обстрел». А гляжу, над нашими позициями летает румынский самолет-корректировщик. У него не убирались шасси, и мы называли его «свесив ножки». Пока мы разворачивали тачанку, слышим: ш-шу-шу-шу — бах! Снаряд прилетел. Ага, теперь и я поверил, что война началась.
Приказ на отход. Бойцы недоумевали: почему без боя? Мы что, с румынами, что ли, справиться не можем?
А отход дело такое… Сперва пошел, а вскоре, глядишь, и побежал уже… Тачанку нашу разбило снарядом. Радиостанция пропала. За это нас потом таскали в особый отдел.
Поймал я коня в поле. Конь без седла, без уздечки. И карабин у меня был без ремня. На складе ремней не оказалось. Готовились, готовились, а началось — и карабин без ремня, конь без седла… Кавалерист, едрёна мать!..
Вскочил я на этого коня. Поехал. Спасибо коню, вынес меня из-под обстрела.
Полк наш дошел до Днестра. Так и бежали, без боя. Драпали не сопротивляясь. Управления никакого не было. Батальоны между собой с трудом поддерживали связь. Неразбериха. Паника.
Днестр переходили у Бендер по понтонному мосту. На Днепре встали возле острова Хортица. Вот тут-то меня и вызвали в особый отдел. Спросили: «Чем можете доказать, что радиостанцию вы попросту не бросили?» Я и говорю майору, который меня допрашивал: «Радиостанция действительно разбита вместе с тачанкой. Там же побило и лошадей. И доказать я это могу». — «Как?» — «Надо сходить туда. И вы сами увидите и воронку, и нашу разбитую тачанку, и побитых лошадей». — «Куда сходить?» — спросил майор. «Туда, — говорю, — товарищ майор, на Прут». Он посмотрел на меня внимательно и больше вопросов не задавал, отпустил.
— Недолго мы лежали в окопах. Поступила команда на отход.
Вышли из Каунаса. Впереди река Неман. Мост взорван. Взрывали его наши. Взрывом осадили фермы, и пройти по мосту было еще можно. Но на том берегу уже засели немцы. Десант.
Комбат отдает приказ: застелить досками провал — и вперед! Выбежали мы на мост. Немцы открыли огонь из пулеметов. Сразу же убило комбата. Комиссар нам и говорит, что так нас на мосту всех перебьют. И мы пошли вдоль Немана в сторону Белостока. Думали, что там наши держатся.
Постепенно мы разбились по ротам, по взводам. По отделениям. А до этого бежали стадом. Мелкими группами выходить было легче.
Неман мы переплыли на лодке. Я вел свой взвод — 38 человек. Двоих потеряли в штыковой. Глядим, на том берегу домик и лодка. Я сержанту-москвичу и говорю: «Ты плаваешь хорошо. Видишь лодку?». Тот вскоре лодку пригнал. Так мы переправились. В домике жил старик. Я ему и говорю: «Люди голодные. Дайте что-нибудь поесть. Мы заплатим». Вынес нам большой кусок сала и хлеба бо-оль-шущую ковригу. Я ему даю деньги. А он: «Вам еще далеко идти. Спрячь, лейтенант, деньги, пригодятся».
И точно, деньги мне пригодились. Только уже в концлагере.
Мой помкомвзвода, старшина-грузин, порезал хлеб, сало. Поделил всем поровну. Хозяин нам принес еще и молока. Поели мы хорошо и пошли дальше.
Так мы шли до 20 июля. Никак своих не догоним. Везде немцы. Разделились на группы.
Около Молодечно мы втроем пошли в деревню. Утром вышли из леса. И вдруг: «Хенде хох!»
Нас обыскали. Все отобрали. Но деньги у меня в кармане остались.
