— Понятия не имею. Может, за удачу помолиться? Что скажешь?
— Ладно, давай-ка я предложу. Назначай приезд, а я в этот день организую команду из Нью-Йорка на стоянке. Без лишнего шума: в штатском, но с некоторыми признаками серьёзных исполнителей: плащи, скрывающие длинноствольное оружие, бронежилеты под плащами, проводки к динамикам в ушах, тактические очки, ботинки с берцами — всё в этом духе. Если там будут люди Хью, то последнее, что он захочет получить — так это перестрелку на парковке. Они немедленно исчезнут, так что никакой горячки не будет.
— Звучит отлично, — согласился Боб. — Ты сможешь такое дело оплатить?
— Всё будет в рамках расследования дела Джеймса Эптона и Сергея Бодонского. Пришить Бодонского недостаточно: следует понять, кто его нанял. Это законная правоохранительная процедура.
— Замечательно! Буду обязан, — порадовался Суэггер.
— Если возьмём заказчика, а он окажется серьёзной фигурой, может быть даже однажды почившим Хью Мичемом, то не понадобится заходить со стороны ДФК. Раз уж мы его упакуем, то будет возможность поискать улики и может случиться так, что оно само вылезет.
— Неплохо. Отличный окажется финиш карьеры. Твой — как там говорят? — замковый камень.
— Лишь бы не могильный.
Как и многие американцы, я не уверен, видел ли я Алека в реальном времени, то есть в прямом репортаже или же смотрел на произошедшее несколько минут назад в записи, прокручиваемой другими каналами. Думаю, что значения это не имеет.
Его краткое столкновение с прессой в пятницу вечером я пропустил по причине нахождения в бесславной неактивности, однако видел его в записи, когда нужно было чем-то занимать эфир, если ничего не происходило. Увиденное явило мне классического Алека: как обычно неряшливого, со спутанными волосами и фонарём под глазом, ничуть не уменьшившимся с того момента, как Алек заработал его чуть раньше от далласского полицейского. Угрюмый, как и всегда, а его рыскающие глаза излучали враждебность. Как только копы вытолкнули его в коридор, на них набросилась толпа репортёров-новостников, тыча ему в лицо микрофонами и выкрикивая вопросы. Засверкали вспышки, он отшатнулся и успел сказать лишь несколько слов перед тем, как копы поволокли его в здание департамента полиции.
«Я никого не убивал»— сказал он что-то в этом духе, и я полагаю, что для него так всё и было. Он понимал, что не он совершил смертельный выстрел. Сам я в тот момент ещё не думал о том, что происходило с ним там, наверху, но он должен был видеть момент попадания в голову президента и понять своим звериным умишком, что здесь идёт игра, в которой ему отведена роль подставного сосунка, что он стал чьей-то добычей и именно поэтому он убежал.
Поэтому-то меня и преследовали его слова, сказанные им, когда его уводили: «Я никого не убивал!» В этой горестной фразе слышалась очевидная уверенность. Он знал, что не убивал никого. Подразумевалось, что раз уж он попал в расставленные сети, то убийство далласского полицейского для него было чистой воды самозащитой, что и можно было услышать в его крике.
Наутро, после целительного безалкогольного сна я вернулся к телевизору. Похоже, что все телевизионщики были измотаны, работая всю бессонную ночь напролёт в погоне за свидетелями и слухами, продираясь через бюрократическое упрямство и страх за свои задницы, гонимые отовсюду откровенно недружелюбными далласскими полицейскими, получавшие окрики за медлительность из своих штаб-квартир и ещё более громкие окрики за ошибки. Что за жизнь… собаке не пожелал бы такой.
Борясь за ясность ума с помощью чашки кофе, заказанной в номер, я ощущал нарастающее кругом раздражение. Теперь мы находились в подвале полицейского участка, где готовились стать свидетелями перевода Алека из местного обезьянника в серьёзно укреплённое место. Для такой эпопеи был заказан броневик, в котором убить Алека можно было разве что базукой, а они даже в Техасе были нелегальны.
Однако, перевод задерживался, и назначенное время уже миновало. Почти всегда так случается, не так ли? Репортёры вяло слонялись вокруг уже около часа, а если кто-то и снимал сюжет, то исключительно ради заполнения времени банальностями вроде разговоров о новом времени перевода или объяснений, почему перевод запаздывает. Внезапно картинка сменилась на Вашингтон, где также ничего не происходило. Иной раз запускали старые сюжеты, чтобы мы не забывали, к чему это всё было — словно мы хоть когда-нибудь могли забыть об этом. Никто не пытался, да и не мог дистанцироваться от этих событий, а я смотрел лишь потому, что по всем каналам было одно и то же. Я решил принять душ и выйти прогуляться, найти ресторанчик, вернуться назад и, наверное, посмотреть футбол — НФЛ после долгих раздумий и перепалок решила не отменять свои запланированные матчи. А завтра мне предстояло улететь куда-нибудь под липовым именем, а уже оттуда вернуться в Вашингтон под настоящим, где меня ждало воссоединение с человеческой расой и моей семьёй.
Внезапно по чёрно-белой картинке с вялыми, мрачными репортёрами на экране телевизора словно прокатилась волна. Наш корреспондент — понятия не имею, кто это был — сообщил, что ведут Ли Харви Освальда, обвиняемого в убийстве полицейского Дж. Д. Типпита и единственного подозреваемого в убийстве Джона Ф. Кеннеди.
Почему я оживил в памяти этот эпизод? Ведь каждый, кто читает эти страницы, может и сам всё увидеть. Тут нет никакой новизны: сколько ни крути плёнку — всё будет тем же самым. А поскольку спецэффекты в кино стали слишком реалистичными, то невинная, почти бескровная смерть этого отталкивающего человека от пулевого ранения не станет ни для кого сколько-нибудь значимой. Но таков вид с точки зрения нашего комфортного настоящего, тогда же всё выглядело иначе: никто не знал, какое коленце выкинет и какой оборот примет наша огромная американская история. Никто не брался предсказывать этого: даже я, сотворивший непредсказуемое двумя днями ранее. Никто не имел представления, каким образом проявит себя мистер Бог-Из-Машины.
Я видел, как по обыкновению хмурый Алек вышел из двери в дальнем конце переполненной комнаты. Он был прикован наручниками к фигуре, словно сошедшей с карикатуры про старый запад — огромному ковбою в маленьком стетсоне, похожем на мой, только светлом (а у меня был серый) и в чём-то вроде «западного» костюма, очевидно, цвета хаки. Это был капитан Фриц из убойного отдела полиции Далласа, хотя на наш несведущий взгляд он выглядел квадратным воплощением справедливости техасского рейнджера. Он выделялся в море тёмных костюмов и подкрученных полей шляп, словно намереваясь представить лучшее, что было в Техасе потрясённому миру. Рядом с ним вальяжно, может быть, даже щеголевато вышагивал Алек. Ему позволили помыться и сменить одежду, так что теперь на нём был тёмный свитер поверх спортивной рубашки. Он сцепил руки перед собой и по какой-то причине лучился самодовольством, почти как в сцене «мистер де Милль, я готова к крупному плану!»
[244]
Следует сказать, что качество передачи было выше всяких похвал. Можно было различить каждую деталь, линии были чёткими и ясными, глубина изображения удивляла. Не думаю, что когда-либо в своей жизни я видел нечто столь же отчётливое.
