Показалась она около 17–00, села у стойки, заказала кофе и читала что-то на своём киндле пару часов. В 19–00 она ушла, оставив хорошие чаевые. Приятная, отстранённая, но не нелюдимая, хотя в то же время абсолютно безразличная к мужскому фермерскому сборищу, наполнившему заведение Рика после 17–00. Она приходила каждый день в течение двух недель, не пропуская ни дня, не общаясь ни с кем, сохраняя безмолвность и таинственность. У обычных посетителей не отняло много времени, чтобы понять, что никто из них не является объектом её интереса и она здесь из-за Суэггера. Она выслеживала его. Репортёр, писатель, голливудский агент— кто угодно, кто мог бы искать Суэггера, надеясь заработать на секретах, которые скрывались за боевой маской его лица безо всякого опасения, что о них будут судачить и ворошить их. Когда Боб всё-таки появился, она не сделала в его сторону ни малейшего движения, и сам он поступил так же— хотя и заметил её моментально, как он замечал абсолютно всё. Они сидели у стойки так, что их разделяло одно пустое место и пили обычный чёрный кофе — она читала, а он размышлял или вспоминал что-то.
Этот ритуал продолжался пару недель и вызвал в Каскейде массу слухов. Наконец, казалось, не по своей собственной воле, а для того, чтобы насытить городских балаболов, он подошёл к ней.
— Мэ-эм?
— Да? — отозвалась она, подняв глаза. Боб увидел, что она действительно весьма красива.
— Мэ-эм, похоже, что все эти люди здесь считают, что вы приехали в этот город чтобы поговорить со Суэггером. Я Суэггер.
— Здравствуйте, мистер Суэггер.
— Я хочу избавить вас от массы проблем впереди, поскольку вижу, что вы знаете лучшие места, нежели заведение Рика в Каскейде, Айдахо где вы могли бы провести время. Я отошёл от мира, и если вы здесь ради того, чтобы увидеть меня, я вас разочарую. Я ни с кем не вижусь. Моя жена, дочери и сын— это всё. Я просто сижу в кресле-качалке и смотрю на солнце в небе. Ничего больше не делаю, все дела тянет жена. Так что чего бы вы ни хотели— я сберегу вам время, рассказав, что этого не будет. И сейчас я вам сказал больше, чем обычно говорю за год, так что остановлюсь на этом.
— Отлично, мистер Суэггер, — ответила она. — Время тут роли не играет. Я тут годы проведу если нужно будет. У меня дело неспешное.
Он не знал, что ответить. Однако, у него не было никакой необходимости возвращаться зачем бы то ни было туда, что много лет назад он звал на военном языке «Миром». Каждый раз, когда он выходил туда, это чего-нибудь ему да стоило. В последний раз это стоило ему женщины, о которой он позволил себе переживать, и он не намеревался снова переживать эту боль, по крайней мере в часы бодрствования. Ему хватало забот с двумя дочерями и сыном, и в свои шестьдесят шесть, со стальным шаром вместо тазобедренного сустава, с достаточным количеством шрамов на теле, чтобы его можно было заметить со спутника и с таким количеством воспоминаний о погибших людях ему не нужны были приключения, потери и боль. Он боялся всего этого.
Затем она сказала:
— Я знаю о вас и о том, что вы сделали на войне. Ваша профессия высоко ценит терпение. Вы сидите и ждёте. Ждёте, ждёте, ждёте. Не так ли?
— Ожидание— часть дела, верно, мэ-эм.
— Ну, а я не могу сделать что-либо, чтобы впечатлить вас. Не могу стрелять, бежать, лазить по горам или драться. Книги, которые я читала, вас не удивят. Мои достижения на вашем радаре не отобразятся. Но я могу выказать терпение. Я пережду вас. Неделя, следующая, месяц, следующий… один за одним. Я пережду вас, мистер Суэггер. Я впечатлю вас своим терпением.
Это был ужасный ответ— тот, которого он не ждал. На щите родом из Железного века, которым было его лицо, не отобразилось никакой эмоции, разве что он моргнул или пробежался языком по сухим губам. Хотя и оставаясь осторожным и собранным, он уже не мог двигаться безо всякого шума, потому что одно из приключений оставило его с неизбежной хромотой. И несмотря на то, что ветер и солнце придали его лицу цвет гончарных изделий индейцев навахо, его глаза лишь только выцвели, побледнели и, как у рептилии, не отражали ни малейшей эмпатии.
— Да, мэ-эм. Будем выжидать друг друга.
Так прошло три недели. Каждый раз, когда он появлялся, он надеялся что её уже нет. Но она была тут, сидела в углу, не глядя на него, а её лицо освещал экран машинки для чтения или что там у неё было в руках. Он выждал десять дней и посчитал, что этого будет ей достаточно чтобы убраться, но это оказалось не так.
Наконец, на половине четвёртой недели она пошла к своей прокатной машине, стоящей посреди облака пикапов и обнаружила, что его чёрный «Форд F-150» стоит рядом. Боб облокотился на его решётку радиатора, стройный и подтянутый, в своей обычной бейсболке, бродяга из полей, Шейн, дальнобойщик, свернувший с интерстейта.
— Хорошо, — сказал он. — Если бы вы тут были из-за денег, то давно уехали бы. Будь вы сумасшедшей — болтовня этих стариканов в кабаке давно свела бы вас в дурдом. Я вижу в вас некое упорство, которое говорит о какой-то более важной цели. Вы победили. Я дам вам то, что вам нужно— до тех пор, пока смогу принадлежать сам себе.
— Это небольшое дело, — ответила она. — Не деньги, не контракт. Я не из большого, яркого города, а из Балтимора, полного синих воротничков. Мне нужно ваше мнение, только и всего. Вы знаете вещи которых не знаю я. И я хочу рассказать вам кое-что, а вы скажете мне, есть ли в этом что-нибудь — или это ерунда, совпадение — что угодно. Вот и всё, разве что ещё добавлю: это скучно и обыденно.
— Ладно. Вы заслужили право наскучить мне. Я могу поскучать, это не проблема. Можете встретиться со мной завтра в четырнадцать в «T.G.I. Fridays» в Железных ручьях, в стороне от интерстейта? Это гадюшник, но там много народу и шумно, так что никто не обратит внимания. Мы попьём кофе и поговорим. Я выбрал это место потому, что не хочу, чтобы местные старые козлы перемывали нам кости, видя нас вместе.
— Справедливо, мистер Суэггер. Увидимся там.
Она была пунктуальна и нашла его сидящим в кабинке в дальнем конце шумного заведения, глупая жизнерадостная атмосфера которого шла вразрез с могильным выражением его старого напряжённого лица, изрытого впадинами, на котором морщинки разбегались от уголков глаз подобно высохшим руслам рек в долине царей. Или, может быть, без воинской романтики— он был просто до чёрта повидавшим стариком. Тем временем публика типа той, которая воспринимает интерстейт как райскую свободу, суетилась и кружилась вокруг: шумная, поедающая мороженое, орущая на детей и демонстрирующая все неудобства, которые может создать моторизованная цивилизация.
— Мэ-эм? Начнём с того, что я даже не знаю вашего имени.
Она села напротив него.
— Меня зовут Джин Маркес. Я филиппинка по происхождению, но родилась и выросла здесь. Я журналист, хотя дело не в этом, на свою газету я сейчас не работаю. Я дочь двух докторов, мне пятьдесят пять лет и я вдова.
— Сожалею о вашей потере, миссис Маркес. Я терял близких людей и понимаю, как это больно.
