– Да, Сэм, но ты все преступления считаешь серьезными.
На пороге стоял Моркоу.
– Сэр, случилось нечто… политическое, – отрапортовал он.
– Какая еще политика без четверти десять вечера, капитан?
– Музей гномьего хлеба обокрали, сэр, – сказал Моркоу.
Ваймс воззрился в честные голубые глаза Моркоу.
– Капитан, – медленно произнес он, – мне пришла в голову одна мысль. И она заключается в следующем: из музея пропал определенный экспонат.
– Так точно, сэр.
– А именно – копия Лепешки.
– Так точно, сэр. Преступники либо взломали замок сразу после нашего ухода… – Моркоу облизнул губы от волнения, – либо они уже прятались там, когда мы пришли.
– Значит, никакие это были не крысы?
– Так точно, сэр. Простите, сэр.
Ваймс застегнул плащ и снял с крючка шлем.
– Итак, кто-то украл копию Каменной Лепешки за несколько недель до того, как оригинал должен будет использоваться в одной очень важной церемонии, – подвел итог он. – Лично я нахожу это крайне интригующим.
– Я тоже так подумал, сэр.
Ваймс вздохнул.
– Ненавижу политические дела.
Когда они ушли, госпожа Сибилла некоторое время сидела, уставившись на собственные руки. Потом взяла лампу, отправилась в библиотеку и достала с полки тонкий альбом в переплете из белой кожи, на котором золотыми буквами было вытиснено «Наша Сватьба».
Свадьба получилась достаточно странной. Все сливки анк-морпоркского общества («Сливки, да только скисшие, ты на рожи их посмотри», – любил говаривать Ваймс) явились на эту церемонию – правда, скорее из любопытства, чем из уважения. Госпожа Сибилла Овнец была самой выгодной анк-морпоркской невестой (она-то думала, что уже никогда не выйдет замуж!), а он был простым капитаном Стражи, этакая заноза в заднице высшего общества.
В альбоме содержались запечатлевшие свадьбу иконографии. Улыбка на ее лице была скорее широкой, чем лучезарной; Сэм с наспех приглаженными волосами смотрел в иконограф с угрюмым видом. Рядом, надув грудь так, что ноги едва ли не отрывались от земли, стоял сержант Колон. Шнобби то ли похабно ухмылялся, то ли строил рожу. С Шнобби никогда точно не скажешь.
Сибилла осторожно листала альбом. Каждую страницу, чтобы иконографии не смазались, она прокладывала бумажной салфеткой.
Она всегда говорила себе, что во многих смыслах ей очень повезло. Она искренне гордилась Сэмом. Он трудился во благо людей, трудился честно и изо всех сил. Причем во благо самых обычных людей, а не каких-нибудь шишек. Множество проблем, множество забот – и никакой личной выгоды. Он был самым цивилизованным человеком из тех, что ей доводилось встречать в своей жизни. Никаких тебе благородных кровей, но благородство было у него в крови.
Она никогда не интересовалась, чем именно он занимается. Конечно, она знала, в чем заключаются его обязанности, но также ей было известно, что он очень мало времени проводит за своим столом. Когда поздно вечером Сэм наконец приходил домой, то старался закопать одежду поглубже в корзину для грязного белья, а она только от прачки узнавала о пятнах крови и грязи на его мундире. До нее доносились лишь отдельные слухи о погонях по городским крышам, о рукопашных и дрыгоножных схватках с людьми, которые носили имена типа Гарри «Болторез» Уимс…
Ваймсов было двое. Был известный ей Сэм Ваймс, который уходил и возвращался домой, но там, на улице, существовал совсем другой Сэм Ваймс, который ей уже не принадлежал и который обитал в том же мире, что и все эти люди с ужасными именами.
Госпожа Сибилла Овнец росла вежливой и доброй девочкой, открытой окружающему миру. Ее всегда учили хорошо думать о людях.
В тиши своего дома она снова глянула на альбом с иконографиями, громко высморкалась и отправилась заниматься сборами в дорогу и прочими разумными делами.
Некоторое время назад капрал Шельма Задранец во всеуслышание объявила, что ее теперь зовут Шелли. И она нисколечко не стеснялась своей онакости. Редкая птица (вернее, гном, вернее, гномиха) – даже для Анк-Морпорка.
Не то чтобы гномы совсем не интересовались сексом и всем, что с ним связано. Они понимали жизненную необходимость появления на свет новых гномов, которым можно оставить нажитое добро и которые продолжили бы дело предков в семейных рудниках. Просто гномы не видели необходимости в различии полов где-либо, кроме как в интимной обстановке, В их языке местоимение женского рода отсутствовало как класс, и в их обществе не было места женской работе (ну разумеется, после того как дети переходили на твердую пищу).
А потом Шельма Задранец приехала в Анк-Морпорк и обнаружила, что по улицам ходят мужчины, одетые не только в кольчуги и кожаное нижнее белье
[3]
, но в одежду всяких интересных цветов, и лица их раскрашены специальными волнительными красками. А еще она узнала, что на самом деле эти мужчины называются «женщинами»
[4]
. И в ее маленькой головке поселилась навязчивая мысль: «А чем я-то хуже?»
Вскоре все анк-морпоркские подвалы и гномьи трактиры с презрением заговорили о Шелли Задранец как о первом гноме, надевшем юбку. Юбка была сшита из выдубленной коричневой кожи и объективно была столь же эротичной, как, допустим, обломок доски, но ведь, как логично указывали гномы постарше, где-то там, под этой юбкой, находились его коленки
[5]
.
Дальше – больше. Довольно быстро те же самые гномы постарше обнаружили, что некоторые из их сыновей и не сыновья вовсе, а самые что ни на есть… «дочери» (этаким словечком и подавиться недолго!). Шелли была лишь пеной на гребне волны. Кое-кто из гномов помоложе тоже начал подкрашивать глаза и даже заявлять, что вообще-то им нисколечко не нравится пиво. Гномье сообщество лихорадило и трясло.
Разумеется, это сообщество совсем не возражало, если заразе, от которой и пошла вся лихорадка, достанется по башке метко брошенным булыжником, но капитан Моркоу распространил по городу заявление, что это будет считаться нападением на офицера Стражи, а у Стражи на сей счет особые взгляды, поэтому, как бы глубоко ни закопались виновные, их все равно отроют и укоротят по самые бороды.
Кстати о бородах. Бороду и круглый железный шлем Шелли, само собой, сохранила. Одно дело объявить себя представительницей женского пола, и совсем другое – отказаться от всего гномьего, что в тебе есть.
– Открыто-неприкрытый взлом, сэр, – отрапортовала она, увидев входившего в музей Ваймса. – Пришли со двора через окно, причем открыв его очень аккуратно, и ушли через переднюю дверь, даже не позаботившись ее прикрыть. Витрина, где хранилась Лепешка, была разбита. Вокруг полно осколков стекла. Судя по всему, ничего другого не взяли. Пол пыльный, поэтому осталось много следов. Я сделала несколько иконографий, но почти все следы смазаны. Вот примерно и все.
