— А теперь иди к детям, — сказал Леви, сам же двинулся к окну.
Толпа приближалась, звон разлетающегося вдребезги стекла становился все громче. Когда группа из примерно двадцати молодчиков остановилась перед магазином Рамоны, Леви отпрянул назад.
— Juden verrecke! Смерть евреям! — завопил один из них, бросая в витрину один камень за другим.
Толпа, вооруженная металлическими прутьями, ворвалась внутрь и принялась методично крушить полки, прилавки, шкафы — все, что только можно было сломать. Они обливали модельные платья и шляпы желтой краской. Один из головорезов вскарабкался по лестнице и начал молотить в люк прикладом своего ружья, но остальные уже двинулись дальше, и тот бросил это занятие.
— Мы еще вернемся, еврейские ублюдки! — крикнул он и сбежал вниз по ступеням, чтобы догнать своих.
— Как ты думаешь, сколько у нас времени? — спросила Рамона, обнимая Ребекку и Ариэля.
Ребекка всхлипывала, Ариэль старался сдерживать слезы; оба были очень напуганы. Грохот бьющихся стекол затихал, но вместо него завыли сирены со стороны охваченной пламенем синагоги, расположенной всего в квартале от Юденгассе.
— Мы должны собраться сегодня ночью, — ответил Леви; на его глазах блестели слезы.
13
Стамбул
Заходящее солнце прощальным салютом окрасило небо к западу от Стамбула в ярко-красный и оранжевый цвета. В отличие от кардинала Пачелли, который, будучи папским нунцием в Мюнхене, разъезжал в черном лимузине, украшенном гербами Ватикана, посланник святой Церкви в Турции и Греции, будущий Папа Иоанн XXIII, архиепископ Анджело Ронкалли предпочел оставить свой потрепанный «фиат» в гараже. Одетый в удобное гражданское платье, Ронкалли остановил ветхое такси в узком проезде перед папским посольством на улице Ульчек Сокак. Пройдет немало времени, и через многие годы после его смерти благодарный турецкий народ переименует Ульчек Сокак в улицу Папы Ронкалли.
— В гостиницу «Пера Палас», пожалуйста.
— Evet,
[41]
«Пера Палас»! — Пожилой шофер с устрашающим скрежетом включил передачу и ринулся в хаос стамбульского дорожного движения, успокаивающе махая рукой другим водителям, сыпавшим в его адрес проклятиями, которые были всего лишь своеобразным ритуалом в этой бесконечной какофонии из скрипа тормозов и отчаянных воплей автомобильных сигналов.
— Senin bir ailen var? У вас есть семья? — спросил Ронкалли худого и морщинистого водителя.
— Evet.
Когда Ронкалли заговорил с ним на его родном языке, очень смуглое лицо шофера расплылось в подобии улыбки, обнажившей дырку на месте трех отсутствующих зубов.
— Два мальчика и девочка, — с гордостью произнес он. — А у вас?
Ронкалли улыбнулся и покачал головой.
— Hayir.
[42]
Только я один.
На тротуарах толпились уличные торговцы, и водитель умело прокладывал путь в этом водовороте людей. Под натянутыми брезентовыми тентами предлагалось все что угодно: рыба и курица, изделия из кожи и латуни, обувь и одежда, а иногда и uds и cumbus — турецкие лютни и мандолины. Они достигли улицы Рефика Сайдама и начали спускаться в сторону Босфора — узкой полоски воды, соединявшей Черное и Мраморное моря. По другой стороне дороги старая лошадь с проступающими сквозь коричневую шкуру ребрами и раздувающимися ноздрями, из которых в холодный воздух вырывались облака пара, с огромным трудом тащила непосильную поклажу вверх по крутому склону холма. Резиновые шины шаткой деревянной телеги были стерты до корда, а раскачивающаяся трехметровая гора мешков риса, специй и кофе буквально бросала вызов законам всемирного притяжения.
Мимо проходили старики, сгибаясь под весом плетеных ивовых корзин с апельсинами, бананами и хлебом. Безногие нищие на небольших тележках на колесиках проталкивались между повозками, на которых стояли большие медные сосуды с крепчайшим турецким кофе или жаровни, где жарились каштаны или кебабы. Сквозь открытое окно в такси врывалась сложная смесь из сотен запахов специй и жареного мяса.
— Благодарю вас, друг мой, — сказал Ронкалли, когда они подъехали к отелю «Пера Палас». — Тут немножко больше, для ваших детей, — добавил он, вкладывая в руку таксиста лишние лиры в качестве чаевых.
Ронкалли задержался, заглядевшись на бухту Золотой Рог. На другой стороне гавани минареты и большие мечети Стамбула вздымались в вечернее небо, словно вытянутые каменные пальцы. Ронкалли повернулся и направился к «Пера Палас», вычурному зданию в стиле рококо на улице Конституции. Молодой посыльный с темными курчавыми волосами, одетый в черные брюки и темно-бордовый военный китель с золотыми эполетами, широко улыбнулся и распахнул перед ним двойные двери, обитые бронзовыми пластинами.
Позади стойки администратора из темного полированного дерева в ячейках лежали тяжелые латунные ключи от номеров. На одном краю стола стоял телефонный аппарат с черным микрофоном в форме колокола и тяжелым пластмассовым наушником. Справа от стойки наверх уходила широкая мраморная лестница с красной ковровой дорожкой, огибая стальные опоры и затянутую металлической сеткой шахту лифта; здесь стоял еще один юный посыльный, готовый открыть для посетителя тяжелые деревянные двери.
Архиепископ прошел через просторный, увешанный люстрами вестибюль, мягко ступая по великолепному персидскому ковру ручной работы. По центру комнаты через равные интервалы стояли высокие сосуды с цветами. Массивные резные деревянные перила, зеркала в позолоченных рамах, элегантные вазы в египетском стиле, расставленные в ряд вдоль стен, — это была только внешняя сторона отеля «Пера Палас». Стамбул стоял на Шелковом пути, проходившем через Европу и Азию, к тому же этот город был идеально расположен между Восточной Европой и Палестиной. Пока мир раскачивался на грани войны, турецкое правительство твердо решило сохранять нейтралитет. Но оно все же разрешило Еврейскому агентству, общественной организации, созданной после Первой мировой войны для поддержки международной еврейской общины, открыть свой офис в этом отеле.
В вестибюле за одним из столиков в античном стиле Ронкалли уже дожидался Мордекай Гершель.
— Анджело, спасибо, что пришли.
Гершель поднялся со своего места и протянул архиепископу руку. Ему шел пятый десяток, но он оставался худым и подтянутым. Он был майором Хаганы — военного крыла Еврейского агентства Давида Бен-Гуриона в Палестине, где он был ранен в стычке с англичанами. После этого на правой щеке у него сохранился заметный шрам. Гершелю было поручено организовать свое агентство в Стамбуле, которое стало одной из отчаянных попыток сионистов спасти своих соотечественников от фашистов. В отличие от Гершеля, крупный Ронкалли был похож на медведя и в обычных условиях не увлекался физическими упражнениями. У него были редеющие волосы и длинное овальное лицо, на котором выделялся крупный римский нос. Вдвоем они составляли любопытную пару: поджарый бывший борец за свободу и очень полный архиепископ. Но объединяло их то, что оба были глубокими мыслителями, связанными общим стремлением к гуманизму и справедливости.
