Кулагин поднял глаза, и Дьяков с трепетом отметил, что они у него белесо-голубые, почти белые.
Генерал не сказал ни слова – лишь чуть наклонил голову в сторону стоящего рядом стула, и Дьяков понял: велят присесть! Когда его задница коснулась краешка стула, Кулагин неожиданно швырнул меню на стол и рявкнул:
– Куда?! Куда ты сел, мерзавец?!
Дьяков подскочил и машинально глянул на покинутый им стул. На стуле и соответственно на брюках расплывалось что-то коричнево-желтое.
«Горчица», – испытывая ужас, догадался Дьяков.
– Я же специально сюда розетку с горчицей поставил! – вопил Кулагин. – Чтобы никто рядом не садился!!! Тебе что, места в ресторане мало?! А??? Откуда только берутся такие идиоты?!
Дьяков неожиданно громко замычал.
– Что? Что ты сказал?! – удивленно спросил Кулагин. – Все слышали?
Официанты дружно кивнули.
– Слышали??? Он меня обозвал!
Официанты снова дружно и осуждающе кивнули.
– Мало того что своими штанами испортил мою горчицу, так еще и обозвал! Как ты меня обозвал, урод, повтори-ка?
Дьяков из последних сил хотел что-то возразить и, может быть, даже сказать страшному генералу, что он ничего плохого не имел в виду, а если генерал что-то не расслышал, то он, Дьяков, готов немедленно принести свои извинения. Но вместо этого из его могучей грудной клетки шестьдесят шестого размера вырвался хрип, сильно напоминающий первоначальное мычание.
– Ну вот! – холодно констатировал Кулагин. – Опять?! Я этого не потерплю! – Генерал поднялся во весь свой немалый рост, швырнул с размаху на пол салфетку, которая доселе была аккуратно заткнута за ворот белоснежной рубашки, и решительно двинулся на Дьякова. При этом его глаза светились каким-то белым огнем и смотрели на Гавриила Христофоровича пронзительно и страшно.
Официанты – кто с полотенцем, намотанным на кулак, кто с поднятым подносом – двинулись следом за наступающим генералом с явным намерением принять его сторону в случае потасовки.
Гавриил Христофорович не на шутку испугался. Он попятился и уперся задницей в соседний стол, но поскольку ее размер был вполне сопоставим с размерами препятствия, то стол легко сдвинулся с места и тут же опрокинулся, увлекая за собой стулья и посуду.
– Что ты делаешь, ирод?! – завопил один из официантов. – Это же фарфор Каподемонте! Восемнадцатый век!
– А они думают, что им все можно! – мрачно согласился с официантом генерал. – Думают, раз фонды всякие возглавляют, то можно народное достояние изничтожать! Им наплевать, что этот сервиз еще при Карле Третьем Неапольском создан! Что посуда эта бесценна!!!
– Я не хотел, не хотел я… – лепетал Дьяков, отступая перед напором Кулагина и распаленных гибелью сервиза официантов. – Не знал я, что он из Неаполя…
– Всем стоять! Руки вверх! Стоять, я сказал!!!
Этот решительный приказ, отданный зычным голосом откуда-то сверху, буквально пригвоздил Дьякова к полу. Он остановился и вскинул руки к трясущимся щекам – выше поднять их он не мог при всем своем желании. Вместе с ним испуганно затихли и официанты. И только Кулагин среагировал иначе – прыгнул в сторону и исчез за портьерой.
Дьяков мотнул головой и увидел, как в зал вбегают люди, вооруженные автоматами, а один даже держал наперевес ручной пулемет. Впереди всех мчался человек с пистолетом в форме полковника. Именно он еще раз громко приказал:
– Всем оставаться на своих местах! Мы из КГБ СССР. Управление по борьбе с империалистическим шпионажем. Вы арестованы!!!
При слове «шпионаж» Гавриил Христофорович успел вспомнить о том, что однажды, лет так десять назад, он неожиданно для самого себя сильно напился и по пьянке познакомился в ресторане «Метелица» – в том, что на Калининском проспекте, – с каким-то иностранцем. Кажется, с немцем. Ну да! С немцем! Он даже представился – профессор Якобсен из Бонна. И вот они тогда сидели до самого закрытия, и он, Дьяков, помогал немцу восстанавливать свои знания по части русского мата. И немец почему-то все время использовал свои навыки, чтобы обозвать нехорошим словом кого-нибудь из известных людей. Чаще всего он обзывал тогдашнего немецкого канцлера Вилли Брандта и всех американских президентов начиная с Джорджа Вашингтона. И все бы было ничего, а может быть, даже политически очень выдержанно, если бы периодически он не добавлял к этой компании и Леонида Ильича Брежнева.
Один раз он очень громко крикнул – так крикнул, что все обернулись, – что «ваш Брежнев тоже большой мудила». Тут же подошел милиционер, который, к счастью, не все расслышал, но заподозрил, что иностранец что-то нехорошее говорит про генерального секретаря ЦК КПСС. Он сделал Якобсену замечание, и тот, как законопослушный человек, тут же согласился, что обзывать мудилой главу государства, на территории которого он в данный момент находится, действительно немного не того… нетактично, так сказать. Милиционер, услышав слово, которым немецкий гость называет генсека, потребовал документы как у Якобсена, так и у Дьякова. Документы Якобсена его полностью удовлетворили, и он, по тогдашней традиции, категорически запрещавшей обижать иностранных гостей, даже выпивших, Якобсену строго козырнул и разъяснил на ухо смысл произносимого им оскорбления. Якобсен удивленно прижал руку ко рту и сделал вид, что вовсе и не знал значение данного термина, а, мол, когда узнал – только что, от милиционера, – то, естественно, категорически отказывается от своих поганых слов, сказанных в абсолютном беспамятстве и полном непонимании их смысла.
С Дьяковым вышло хуже. Прочитав, что тот служит в вузе и является доцентом, сержант милиции с укоризной произнес:
– Товарищ Дьяков! Как же так?! Ну, допустим, немецкий гость не знает, что такое «мудила». Но вы-то ведь знаете! Как же вы не пресекли, так сказать?! Почему не разъяснили товарищу из ФРГ, что наш генсек вовсе не мудила?
При этом Якобсен, как бы механически, снова повторил:
– Мудила…
– Вот видите, товарищ Дьяков! Он же не понимает, что говорит. И когда я ему на ухо – заметьте, шепотом – разъяснил значение этого слова, то даже немец понял, что так обзываться нехорошо. Стыдно должно быть вам, товарищ Дьяков! Стыдно! Так что давайте забирайте своего немца и идите спать. А я доложу по инстанции…
– Не надо по инстанции… – пролепетал Дьяков.
– Мудила… – отозвался Якобсен.
Милиционер снова укоризненно взглянул на немецкого гостя, потом перевел взгляд на Дьякова и примирительно произнес:
– Ладно! Не буду. Вот ваше удостоверение. Забирайте фрица.
– Я Адольф… – вмешался Якобсен.
– Фриц! – сурово нажал на слово сержант. – И давайте отсюда! А ты запомни, немчура! Даже если он и мудила, – сержант выразительно показал пальцем куда-то наверх, – то не тебе судить об этом. Это уж лучше мы с ним, с другом твоим советским, будем его так называть. А ты права такого не имеешь!
