Исландскому гроссмейстеру Фридрику Олафссону было официально поручено приветствовать Фишера, встретить его у трапа самолёта, проводить в аэропорт, представить публике и увезти в Рейкьявик. Соблюдая меры предосторожности, журналистов и фотографов собрали в здании аэропорта, но чиновник исландских авиалиний, отвечавший за связи с общественностью, поддался искушению мировой славы и выпустил репортёров на лётное поле.
План Олафссона потерпел крах в момент, когда Фишер вышел из самолёта ранним утром 4 июля. Гроссмейстер вспоминает:
Всё было хорошо, пока Бобби не вышел на трап, у которого собралась толпа журналистов и фотографов. Увидев их, Бобби рванул вниз, не замечая ожидающих его официальных лиц, растолкал журналистов, стоявших на пути, и прыгнул в ближайшую машину охраны. Пока всё это происходило, я стоял на верхней ступени, в изумлении наблюдая суматоху и глядя на Бобби, мчащегося вниз.
Олафссон остался стоять.
Олафссон был спокойным, достойным человеком, оставлявшим всю свою агрессию за шахматной доской (он являлся одним из лучших гроссмейстеров мира, и на родине ему не было равных; по выражению Тораринссона, он «гений, явившийся из ниоткуда»).
Постепенно все успокоились, члены команды Бобби разошлись по машинам. Вскоре колонна в сопровождении полицейского эскорта на скорости 150 километров в час двинулась в Рейкьявик — протокол для визита главы государства.
Организаторы матча сели в лужу, говорит Олафссон: «Это было первым впечатлением Фишера от Исландии, и получалось, что организаторы не сдержали слова».
Тораринссон испытывал облегчение, несмотря на то что среди хаоса, царившего в аэропорту Кефлавика, Фишер не обратил на него внимания.
Он отправился к Спасскому поблагодарить его за совет обратиться к вышестоящим лицам. Но когда они встретились, Спасский был зол. Он обвинил Тораринссона в нарушении обещания. И тут исландца осенило: «Я совершенно неправильно его понял. Советское правительство считало, что Спасского унижают и они должны его отозвать. Спасский хотел, чтобы я подключил высшее руководство в Москве, а не в Вашингтоне». Теперь, когда Фишер был в Рейкьявике, Тораринссону предстояла новая битва: чтобы не уехал Спасский.
ГЛАВА 11
КТО ВИНОВАТ?
На протяжении всего матча преобладает атмосфера ирреальности...
Телеграмма от Теодора Тремблея
Из аэропорта Фишера отвезли в дом, предоставленный целиком в его распоряжение; он располагался на тихой улице в новом пригороде Водаланд. Дом являлся первым призом грядущей государственной лотереи, и в нём ещё никто не жил (победитель лотереи позже жаловался, что на самом деле дом не был новым, как утверждалось в рекламе). Когда Фишер приехал, на территории всё ещё лежали кирпичи и горы земли. До центра отсюда было две мили. Вскоре он покинул дом, переехав в другие зарезервированные для него апартаменты — трёхкомнатный номер в отеле «Лофтлейдир». Одна из лучших гостиниц Исландии, она была скорее функциональной, нежели роскошной, и походила на терминал аэропорта: низкая, стоящая вдали от городской суеты, с фасадом из прямоугольных окон и сборных панелей.
Фишер одарил Би-би-си интервью. Брал его хорошо известный корреспондент Джеймс Бёрк, а выпускал Боб Тонер, который с удовольствием вспоминает некоторые его детали: «Запись началась, Фишер откровенно скучал, так что на две катушки мы не получили ничего — двадцать минут односложных ответов. Карьера рушилась у меня на глазах. Между сменой катушек Фишер спросил Бёрка, какие события он обычно освещает. Бёрк ответил, что вел репортаж с запуска "Аполлона". Вы бы видели, как Фишер загорелся. Он сразу же начал интересоваться: "Вы были в Хьюстоне, подходили к стартовой площадке?" "Да, — ответил Бёрк, — я даже неплохо знаю Нейла Армстронга". После этого Фишера было не остановить».
Вскоре по прибытии Фишера Маршалл созвал новую пресс-конференцию, чтобы смягчить атмосферу: Фишер просит прощения за опоздание и благодарит Спасского, что чемпион его дождался. Дэвис, второй юрист Фишера, был менее разговорчивым, покуривал трубку и злобно поглядывал на окружающих сквозь очки. Однако терпение советских, как в Москве, так и в Рейкьявике, кончилось, и советская делегация ответила собственной пресс-конференцией: Эйве не следовал правилам ФИДЕ, Фишер должен быть наказан по нескольким пунктам.
И опять Тораринссон отправился к премьер-министру с просьбой вмешаться. На этот раз Йоханнессон вызвал советского посла Сергея Аставина. Отметив терпение Спасского, он спросил, что можно сделать, чтобы матч наконец начался.
Теодор Тремблей телеграфировал в Вашингтон: «С русскими чрезвычайно сложно... Матч опять под угрозой». Как и Спасский, он считал, что необходимо напрямую связаться с Москвой, посоветовав сделать это премьер-министру. Он отослал и отчёт о встрече премьер-министра с советским послом. Согласно Тремблею, Йоханнессон сказал, что русские «должны прекратить вести себя так глупо».
В Москве беспокоились за психологическое состояние Спасского и настаивали на недельной отсрочке матча. Им казалось, что чемпион мира слишком нервничал, имея дело с причудами Фишера, и был чересчур взвинчен, чтобы играть должным образом. Москва считала, что Фишер приехал в хорошей форме, хотя как они могли это знать, не ясно (в конце концов, в отличие от Спасского, у которого было время на обустройство, Фишер после перелёта мог чувствовать себя неважно).
Затем атмосфера накалилась ещё больше. До этого момента недовольство ФИДЕ и Фишером выражали в Москве шахматисты, журналисты и, что важнее всего, Спорткомитет. Теперь же оно возникло на более высоком уровне — в ЦК КПСС. Александр Яковлев, в то время заведующий отделом пропаганды и агитации, был возмущён «унижением» чемпиона мира. Он обвинил Виктора Ивонина в том, что тот, по сути, помогал американцам, до сих пор не вызвав Спасского обратно. «Спасский должен уехать», — заявил он.
Любой, кто активно не поддерживал советскую систему, был против неё. Даже такой человек, как Ивонин, ни от чего не был застрахован. Он пишет: «Яковлев обвинил меня лично несколько раз в том, что я не создал ситуацию, при которой Спасский мог бы вернуться. Он сказал, что позиция, которую я занял, играет на руку американцам». Яковлев продолжал настаивать. Опытный партийный политик, Ивонин проконсультировался с психиатром в отношении того, как убедить Спасского вернуться, даже если он этого не хочет. Получив некоторые полезные советы, он сказал Яковлеву, что готов вылететь в Рейкьявик. «Легко давать советы, но не так-то легко принимать на себя ответственность, — вспоминает Ивонин. — Когда я сказал Яковлеву, что готов отправляться, он ответил: "Нет, пока погодите. Вернемся к этому позже". Через некоторое время он позвонил и передал мне слова Демичева: "Не надо туда лететь. Спасский не должен покидать Рейкьявик первым". После этого энергии у Яковлева поубавилось».
Разрешению ситуации не помогло и отнюдь не простое общение между Рейкьявиком и Москвой. Команда чемпиона использовала телефоны советских журналистов для консультаций с руководством Спорткомитета, включая и министра Сергея Павлова. Корреспондент ТАСС Александр Ермаков случайно подслушал разговор с Москвой о том, что Спасский находится в странном умонастроении и к нему нужно относиться внимательнее.
