Начинается новый виток кризисных переговоров. Бросив всё, Эндрю Дэвис вылетает из Нью-Йорка, чтобы опротестовать решение Шмида. По его словам, протест основывается на гарантии со стороны Исландии, что всё телевизионное оборудование будет «невидимым и бесшумным». Ища пути решения для своего клиента Честера Фокса, Штейн старается уболтать Фишера. Он пишет. «Я могу только выразить своё восхищение вашими титаническими усилиями, благодаря которым шахматы займут в глазах жителей США подобающее им место. Как народный герой американцев, вы должны позволить миллионам сограждан увидеть по телевидению вашу игру». Штейн указывает на вложения Фокса и отмечает, что вся финансовая структура ИШФ зависит от дохода за видео- и киносъёмку. Однако с тем же успехом он мог запечатать письмо в бутылку и бросить в знаменитую исландскую Голубую лагуну.
Тем временем, страдая угрызениями совести, Шмид пытается встретиться с Фишером и обсудить положение. Он сообщает матчевому комитету, который вскоре столкнется с неизбежным протестом американцев, что готов изменить решение. После получения письма от Крамера он просит Дарраха составить официальную апелляцию, которую необходимо подать до полуночи, предельного срока по правилам матча (шесть часов после штрафа). По словам Дарраха, Шмид приходит в номер Фишера незадолго до истечения срока, надеясь получить письмо. Ему показывают нацарапанные от руки страницы, он заключает, что письмо может считаться доставленным вовремя, если к нему прикоснуться, что он и делает, а затем оставляет его, чтобы текст напечатали.
Почему главный арбитр проявляет такую заботу об американском претенденте? «Я пытался дать Бобби шанс. Я должен быть честным с обоими игроками. Бобби необычен. Он протестовал не ради протеста. Он считал, что прав, даже если и не был прав. Я знал, что с Бобби непросто, но он не плохой человек. Мы должны были спасти матч».
Шмид был ещё в пижаме, хотя уже успел причесаться, когда Фишер лично доставил ему письмо. Резко встав, арбитр случайно ударился головой о лампу, висящую над кофейным столиком. По словам Дарраха, «Бобби ухмыльнулся» на неловкость Шмида. В письме Фишер утверждает, что камеры должны были быть тихими и невидимыми, но «ничто не могло отстоять так далеко от фактов... Бестактные лица, именующие себя профессиональными операторами, оказались грубыми, наглыми обманщиками. Что действительно было невидимым и тихим, так это честность организаторов. Я никогда не шёл на компромиссы в отношении того, что может повлиять на условия игры, составляющей моё искусство и мою профессию. Создаётся впечатление, что организаторы сознательно пытались расстроить и спровоцировать меня своим потворством [операторской] команде и раболепием перед ней». В ответ Спасский фыркнул: «Письмо обо всем, кроме шахмат».
Тем же утром, в пятницу 14 июля, собирается матчевый комитет. Явились один американец — Крамер, один русский — Крогиус и два исландца — помощник арбитра Гудмундур Арнлаугссон, а также член ИШФ и глава матчевого комитета от ФИДЕ Бальдур Мёллер, исландский министр юстиции.
Перед обсуждением неотложных проблем первый вопрос ставится о протоколе: вовремя ли появилось обращение Фишера? Шмид предоставляет факты. Прошлым вечером в 20.40 он получил письмо от Крамера, объяснившего, что это не официальный протест: официальный будет позже. В 23.50 Фишер пригласил Шмида в свою комнату и показал ему набросок. В час ночи Шмид ушёл к русским в отель «Сага» и сообщил, что протест подан, но текста ещё нет. Те дали понять, что не примут письмо Крамера: Фишер его не подписал, хотя, согласно правилам, обязан. Официальный протест, подписанный должным образом, был доставлен в восемь утра.
Затем вступает Дэвис. Он пытается убедить комитет, что письменный протест — простая формальность; необходимо обсуждать суть проблемы. Шмид не должен был запускать часы, поскольку Фишер до этого протестовал против присутствия в зале телекамер. Их не убрали. Условия не были соблюдены. Ergo, Фишер не опоздал.
На этом месте Геллер выдвигает контраргумент. Правила говорят, что игроки должны приходить на партию вовремя. Теперь, когда матч в полном разгаре, поздно выражать протест относительно общих условий — жалобы могут быть только по отдельным партиям и должны делаться во время самой партии.
Шмид молчит, поскольку это именно его судейство вызывает столько вопросов. В тот же день Арнлаугссон объявляет на пресс-конференции постановление комитета. Протест принят, но решение Шмида начать отсчёт времени не подвергается сомнению. Вопрос с камерами позже обсудят с участниками.
Проигрыш Фишера остается в силе.
Теперь всё встает с ног на голову: на этот раз вместо того чтобы тревожиться, приедет ли Фишер, все задаются вопросом, уедет ли он. Ломбарди, Крамер и Маршалл — последний из Нью-Йорка — спешат представить телеграммы от американских поклонников, упрашивающих Фишера остаться. Но одновременно с этим столько же людей, уже по доброй воле, шлют телеграммы с осуждением.
Во время этих событий Генри Киссинджер находится по делам в Калифорнии, развлекая советского посла Анатолия Добрынина в Каса-Пасифика, на пляже Сан-Клемент, в западном Белом доме Никсона. Добрынину оказана честь и предоставлена возможность вести длительные разговоры в неформальной обстановке с советником по национальной безопасности о советско-американских отношениях. Они загорают на пляже; Киссинджер отвозит посла с женой в Голливуд пообщаться со звёздами. Не говорится, встречались ли они с братьями Маркс, хотя Хичкок предлагает снять в Кремле саспенс. «Время ещё не пришло», — произносит нараспев Добрынин. В какой-то момент Киссинджеру сообщают, чтобы он нашёл время позвонить в Рейкьявик, 22322, в отель «Лофтлейдир».
Главный оператор Фокса Гиссли Гестссон рассказывает, что находился в номере Фишера, когда раздался телефонный звонок: «Это был самый странный звонок из всех, которые я слышал. Генри Киссинджер заводил его, как тренер: "Вы — наш человек в борьбе с коммунистами". Просто невероятно». Так и есть. Памятуя о том, что всю проблему создала ярость Фишера, направленная на операторов, оказаться допущенным к Фишеру и слышать, как ему звонит правая рука президента США, было настоящей сенсацией матча.
Фишер не передумал, и матч вновь сводится к бурлескам в стиле братьев Маркс. Сцены бронирования билетов, планы по удержанию Фишера в Рейкьявике для предотвращения побега и отменённые поездки в аэропорт. Маршалл вспоминает:
Мы общались в основном по телексу. Но один парень периодически дозванивался до нас по телефону. Мы получали известия о том, что Фишер бронирует билеты на самые разные самолёты: в Нью-Йорк, в Гренландию — в общем, почти каждый рейс, вылетавший из Рейкьявика, имел его в списке пассажиров. Мы получали от исландца эти забавные сообщения о Фишере, заказывающем билеты, и Крамер отправлялся в аэропорт, чтобы его разубедить. В общем, так эти автогонки и продолжались.
Фишер привлекает практически всеобщее внимание. В прессе отзывы о нем не самые лестные. «Washington Post» переживает, что «Фишер отвратил от себя миллионы шахматных поклонников по всему миру». Все надежды «превратились в пепел, а Бобби Фишер — их поджигатель». Корреспондент агентства «France-Presse» пишет, что американец перешёл все допустимые границы приличного поведения.
