В течение этого периода команда Спасского послушно рапортовала в Спорткомитет, что проблемы чемпиона порождены его отходом от тщательно разработанных планов. В Москве гроссмейстеры критиковали дебютную неподготовленность Спасского и его импровизации. Тем не менее они считали, что ещё не всё потеряно.
Ивонин полагал, что Спасский находится в невыгодном положении, сидя на жёстком стуле, тогда как Фишер крутится и вертится в своем модном кресле, обтянутом чёрной кожей. В седьмой партии равновесие было достигнуто. Публика, пришедшая в зал, увидела два неотличимых друг от друга кресла. Герману Миллеру, мичиганскому мебельному фабриканту, чемпионат принёс прибыль: советская сторона через ИШФ заказала ещё одно его кресло. Крамер выразил горячий протест, хотя не имел для этого никаких реальных оснований, и охранникам пришлось физически его удерживать, чтобы он собственноручно не вынес привезённую мебель.
Это было не единственное изменение. Фишер снова обеспечивал себе контроль, диктуя условия игры. Теперь стол и доска были разделены. Фишер возражал против размеров стола — он был слишком большой, из-за чего к фигурам далеко тянуться. Что касается мраморной доски, созданной с такой любовью, то, по мнению американца, контраст между тёмными и светлыми квадратами был недостаточным. Её место заняла обычная деревянная доска, которая использовалась в третьей партии.
Вертящееся кресло, похоже, устраивало Спасского. Седьмая партия началась многообещающе, чемпион сразу взял инициативу в свои руки. Фишер направил игру в русло варианта Найдорфа в сицилианской защите. В этом варианте чёрный ферзь берет белую пешку («отравленную»), глубоко вторгаясь во вражеский лагерь, — «отравленной» пешку называют из-за высокого риска, связанного с её взятием. Чёрные должны успеть вывести ферзя прежде, чем его окружат и уничтожат.
Фишер, однако, успешно справился с давлением, сохранив лишнюю пешку. Спасский, мягко покачиваясь взад-вперёд в своем кресле, в конце концов сумел зацепиться за ничью, записав при откладывании партии спасительный ход: чтобы его найти, потребовалось сорок пять минут. (Согласно западной прессе, помощь в продолжавшемся всю ночь анализе пришла по таинственной горячей линии, связавшей с командой двух бывших чемпионов, пристально наблюдавших за развитием матча в тысячах миль от Рейкьявика, — Михаила Таля из Латвии и Тиграна Петросяна из Армении.) Любители шахматных курьёзов отметили, что королевская ладья Фишера в течение всей партии не сдвинулась со своего места.
Ничья дала Спасскому лишь временную передышку. Накануне следующей партии Фишер объявил, что всё ещё недоволен оттенками квадратов: теперь ему казалось, что на этой доске они ещё хуже, чем на мраморной. Но, когда Спасскому сообщили об этом за час до начала игры, он не дал согласия на замену. Правило гласит, что любая замена инвентаря должна быть одобрена обеими сторонами.
Недавняя решительность советского игрока не усилила его концентрации. В восьмой партии он снова допустил грубые ошибки. Первая случилась уже на 15-м ходу, когда он просмотрел очевидное нападение слона на его ладью, которой некуда было деться. В итоге чемпион потерял ладью, получив за неё лишь слона. Последствия были не столь серьёзны, как при колоссальной ошибке в пятой партии, но симптомы так называемой шахматной слепоты проявились гораздо ярче, поскольку Спасский просмотрел не комбинацию, а один простой ход.
Обычно гордившийся своей непроницаемостью, чемпион начал выказывать признаки психологической усталости: ладони сжаты между коленями, на лице — тень беспокойства. На 19-м ходу он совершил ещё одну ужасную ошибку, отведя коня и позволив белым провести чёткую маленькую комбинацию (Ларри Эванс назвал её «остроумной»), в результате которой они выиграли пешку и навязали размен ферзей. Эндшпиль не вызывал сомнений. Когда чёрные сдались, Спасский оставался за столом ещё несколько минут, в потрясении глядя на доску. Гроссмейстер Глигорич сказал, что это худшая партия Спасского за всю карьеру.
Фишер не знал, что во время игры велась съёмка. Считая, что Эй-би-си наконец-то получила разрешение, Лорн Хассан заснял партию, тайком установив телекамеру на дальнем балконе. Когда Фишер узнал об этом из радиорепортажа, то впал в ярость. Его обманули. Как они посмели?! Он требовал извинений, много извинений, чтобы кругом были одни извинения. Он хотел полного запрета на использование телекамер.
Голливудский кинопродюсер Джерри Вайнтрауб и американский организатор гастролей «The Beatles» Сид Бернстайн прибыли в Исландию, чтобы попытаться, помимо всего прочего, купить права на телесъёмку, однако Фишер отказался с ними встречаться. Говорили, что Честер Фокс требовал четверть миллиона долларов. Возмутившись, даже в Эй-би-си опустили руки, и президент компании Рун Арледж послал телеграмму, объявляющую об уходе: «Камеры были незаметны, поскольку ни во время, ни после партии не возникло никаких возражений; нам очень жаль, что вы не знали об их существовании». С этого момента до самого конца матча не было снято ни единого хода, и лишь в последний день югославский журналист Димитрий Белица незаметно пронёс кинокамеру в сумке и тайком заснял происходящее на плёнку.
Фраза, приветствовавшая зрителей 30 июля, гласила: «Spassky veikur» — «Спасский болен». Эксперты считали, что сказалось переутомление от игры и выходок его соперника. Тайманов, Ларсен, Петросян — теперь и Спасский. День был воскресный, когда неизменно собирался полный зал, и 2000 зрителей были невероятно разочарованы. Русские представили справку от врача. Крамер торжествовал: «Мы ещё неделю назад ожидали, что Спасский запросит перерыва. Именно так обычно поступают русские, когда их человек быстро идёт ко дну». На самом деле после шестой партии в Москве состоялась встреча гроссмейстеров, на которой действия чемпиона подверглись серьёзной критике; её итогом стала рекомендация, отправленная Спасскому: он должен сыграть ещё одну партию и взять трёхдневный перерыв.
Когда чемпион вернулся в полном здравии после двухдневного отдыха, он сыграл небогатую событиями ничейную партию, где после многочисленных разменов возник пресный ладейный эндшпиль. Похожие на апатичных часовых сонной границы, с каждой стороны доски смотрели друг на друга по четыре пешки. Игроки провели за доской целый день, обменявшись рукопожатием только после восьми вечера.
В 10-й партии, состоявшейся 3 августа, Спасский впервые позволил Фишеру (белые) сыграть его любимую испанскую партию. Никто в мире не знал этот дебют лучше Фишера, никто не добивался в нем такого убийственного эффекта. Ключевым ходом оказался 26-й — слон на b3, которым претендент небрежно отдал пешку. Внезапно пассивные войска Фишера ожили! Главные фигуры вступали в бой, каждая в наилучший момент, не слишком рано, не слишком поздно. Бент Ларсен, второй по рейтингу западный шахматист, был буквально наэлектризован этой партией, потрясённый её чистой, безжалостной логикой: «Я преклоняюсь перед блистательной комбинацией Бобби». В эндшпиле, продемонстрировав техническое совершенство, Фишер холодно и жестоко разгромил противника.
Секунданты Спасского в Рейкьявике и приунывшие чиновные зрители в Москве выражали беспокойство психологическим состоянием чемпиона, начались разговоры о возможном «постороннем воздействии» на его игру. 31 июля зампред Спорткомитета Станислав Мелентьев вылетел на десять дней в Рейкьявик. Мелентьев дружил с чемпионом. Ему поручили внимательно проследить за Спасским и его отношениями с командой. Нерешительность Спорткомитета и ощущение беспомощности, царящее в нем, отчётливо проявилось в противоречивой рекомендации, которую получил Мелентьев накануне отлёта. С одной стороны, ему (в очередной раз) предстояло проинформировать Спасского, что не должно быть никакой «благотворительности», никаких уступок причудам Фишера, и чемпиону следует твёрдо стоять на своем. Матч «не был личным делом Спасского; он нёс ответственность перед обществом». С другой стороны, Мелентьеву запрещалось заставлять Спасского действовать против своей воли или угрожать тем, что «высшее руководство наказало ему то-то или то-то».
