Успел следователь навести справки и о семье Вали. Отец их бросил. Ее мама вышла замуж вторично. Отчим, красивый мужик, моложе жены на три года, оказался пьяницей и тянул из жены деньги на выпивку. Галина Викторовна, так звали маму девочки, обожала второго мужа и материнскими обязанностями часто пренебрегала. Ради мужа она продала свою квартиру братьям Сумановым и отдала в их студию свою дочурку. Все это сейчас Борисевич прокручивал в голове.
Услышав стук в дверь, он сразу внутренне собрался, надел маску бесстрастного чиновника и разрешил войти. Валя остановилась на пороге. Чтобы проникнуть в кабинет, родителям пришлось ее подтолкнуть.
«Волнуется», — отметил про себя майор и указал посетителям на стулья. Валя присела на дальний стул, который стоял у двери.
— Нет, девочка, не сюда. Садись поближе, так нам разговаривать будет удобнее. — Валя нехотя перебралась поближе к письменному столу. Выдержав небольшую паузу, Николай Игнатьевич обратился сразу ко всем троим: — Итак, барышни, дамы и господа, будем говорить правду или смотреть кино? — При слове «кино» Валя покраснела до ушей. Галина Викторовна, наоборот, побледнела. Только отчим продолжал сидеть как ни в чем не бывало, с едва заметной улыбочкой на губах. Поскольку ответа не последовало, Борисевич сделал вывод: — Значит, кино. Но перед тем как начать просмотр, я бы хотел познакомиться с отчимом Вали, — и, кивнув мужчине, попросил: — Назовите себя, пожалуйста.
— Как назвать? — удивился тот.
— Имя, отчество, фамилия, год рождения.
— Лохницкий Степан Гаврилович. Одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.
— Что вы хотите нам показать? — в голосе мадам Щербины послышалось нарастающее напряжение.
— Гадость хочу показать. Мне, постороннему человеку, смотреть было трудно. Не знаю, как сможет это выдержать родная мать? Но поскольку при нашей прошлой встрече Валя мне здесь так вдохновенно врала, я, чтобы не повторять спектакля, вынужден это сделать.
— Не надо. Я сама все расскажу. Только вам и один на один. Пусть Валя и Степа подождут в коридоре.
Выражение лица Степана Гавриловича резко изменилось. Безмятежная улыбка уступила место удивленному взгляду:
— Галя, почему я должен выйти? Ну, Валя понятно — она ребенок. Переживать заново весь ужас того дня ей незачем. А я человек взрослый. И потом, что это значит? Ты мне рассказала не все?
Глаза Галины Викторовны покраснели, а ресницы быстро заморгали, и она умоляюще взглянула на следователя. Но Борисевич и не думал ее жалеть. В душе он эту женщину, как родителей и других малолетних «артистов», успел возненавидеть. Она не могла не знать, чем занимается ее ребенок в частной киностудии. Но чувств своих он не выдал:
— Гражданка Щербина, ваша дочь, несмотря на юный возраст, уже достаточно повидала, чтобы вы не берегли ее детскую душу, а вашему мужу, если он не знает, узнать все равно придется. Ему воспитывать Валю дальше. Хотя, будь моя воля, я бы вас родительских прав лишил.
Галина Викторовна расплакалась:
— Я не знала, что там с ними делают. А когда узнала, они мне начали грозить, и я испугалась.
— Если мне Валя все честно расскажет, кино мы смотреть не будем. Но должен вас, гражданка Щербина, предупредить. Детская порнография попадает под статью уголовного кодекса Белоруссии. Поскольку вы знали, чем занимается ваша дочь и не сообщили об этом властям, вы можете попасть под эту статью за соучастие.
— Я боялась бандитов, — повторила Галина Викторовна, вытирая платком поплывшую тушь на ресницах.
— Помощь следствию облегчит вашу вину. Давайте перейдем к делу.
— Что здесь происходит?! Объясните мне, наконец! — громко потребовал Степан Гаврилович. Следователь посмотрел на его растерянное лицо и тихо сказал: — Степан Гаврилович, чрезмерные эмоции могут помешать Вале и Галине Викторовне давать показания. К тому же ваше благородное негодование меня не трогает. Вы тянете деньги из жены себе на выпивку и не очень интересуетесь, откуда она их берет. Или молчите, или выйдите в коридор.
— Нет уж. Я останусь. А наши внутренние семейные дела никого не касаются.
— Оставайтесь. Это ваше право, — разрешил Борисевич и включил магнитофон. — Итак, гражданка Щербина, судя по имеющейся у нас видеозаписи, ваша дочь, так сказать, работала в студии братьев Сумановых «актрисой» более полугода. Я должен знать, сколько времени они провели вместе с Катей Танцковой в этом вертепе?
— Валечка, ответь дяде, — попросила девочку мама.
— Катя жила с нами меньше месяца.
— Она тоже снималась в сюжетах для кино?
— Да. Но после того дня дядя Саня все пленки уничтожил. И нам говорить о Кате не велел.
— Дядя Саня — это Александр Юрьевич Суманов? — решил уточнить Николай Игнатьевич.
— Да, взрослые его называли так, — подтвердила Валя.
— Как я понимаю, Катя уже освоилась на вашей студии, раз провела там почти месяц. Почему она решила броситься с балкона? Или ее кто-то сбросил?
— Нет, она сама выпрыгнула. Она боялась толстого дядю.
— Какого толстого дядю? — насторожился следователь.
— Я его не знаю. Он был с Катей, когда ее только привезли. Она очень кричала и укусила его до крови.
— Говорила — куда?
— Да, она укусила его за живот. Ему потом прикладывали мазь и заклеивали живот пластырем.
— Откуда ты знаешь такие подробности, если не видела его?
— Тетя Таня рассказала.
— Татьяна Аскольдовна Могилец? — решил и на этот раз уточнить Борисевич.
— Да, тетя Могилец.
— Значит, тетя Могилец этого дядю видела?
— Да, она и лечила ему живот.
— Хорошо. Рассказывай, почему Катя боялась толстого дядю?
— Потому что он игрался с ней без камеры и чуть ее не задавил.
— Он ее изнасиловал?
— Господи, Галя, и ты все это знала? — Степан Гаврилович вскочил с места и с ужасом смотрел на жену.
— Успокойтесь, гражданин Лохницкий. Сядьте и не мешайте мне работать, — потребовал следователь, и когда тот послушно опустился на стул, снова обратился к Вале: — Так он ее изнасиловал?
— Он делал с ней то же, что все дяди с нами делают, только без камеры.
— Толстый дядя часто к вам приходил?
— Нет. Один раз. Потом он уехал.
— Куда уехал?
— Я не знаю.
— Если он уехал, почему Катя его так боялась?
— Катя плохо работала. Все время пыталась убежать. Но дядя Саня ее не пускал, потому что заплатил за Катю большие деньги, а она их не отработала.
— Кому заплатил?
— Ее сестре Любе.
— Ясно. Так почему же Катя бросилась с балкона, если толстый дядя уехал?
