— Я думаю, что-о... э-э... вам пора закругляться, господин... э-э... Журавлев, — укоризненно сдвинув седые брови, прогудел Президент России телевизионщику Сергею. За долгие годы в политике российский лидер, по-видимому, привык относиться к ТВ как к неизбежному стихийному бедствию. Как опытный японец — к цунами: нравится или не нравится, но надо терпеть.
— Угу, мы закругляемся, — пообещал джинсовый Журавлев. — Сейчас ввернем запасную лампочку, и порядок... Катерина, тебя одну ждем! Вворачивай!
— А я что, по-вашему, делаю? — отозвался Катеринин голос уже откуда-то сверху, и в следующую секунду яркий свет снова опалил мне лицо.
— Мокеич, пошел! — выкрикнул Сергей Журавлев. — Говорите чего-нибудь, говорите, — поспешно обратился он уже к нам. — Как бы обсуждайте как бы проблемы... Не должно быть статики, должно быть некоторое движение в кадре...
Опять зажужжала телекамера.
— Я думаю, что-о-о средства массовой, понимаешь, информации... совсем от рук отбились, — доверительно сообщил Президент, хлопая меня по плечу. — А как у вас это... в Киеве?
— Як у вас, у Москви, — ответил я, сладко улыбаясь в объектив телекамеры. — Немае на них цензуры.
— Настоящие, понимаешь, разбойники, — сказал Президент и протянул мне ладонь.
— Уси дийсни розбышакы, — согласился я, пожимая Президенту руку. — Бисови диты.
Жужжанье камеры смолкло. Жаркий свет погас.
— Большое спасибо, снято, — довольно произнес Журавлев. — Извините за беспокойство, мы уже сворачиваемся. Было приятно с вами поработать... Как там погодка в Киеве, пан премьер?
— Хмарно, дощ, витер, — с серьезным видом перечислил я.
Я хотел включить в список еще вьюгу и ураган, но позабыл, как они звучат на ридной мове. В действительности у нас с утра было сухо и солнечно. Но телевизионщику ведь глубоко начхать на нашу погоду и на нашу страну. Это он так, разговор поддерживает, пока его команда сматывает удочки. Не о курсе же гривны ему меня спрашивать?
— Очень хорошо, — не слушая, поддакнул джинсовый Журавлев. — И у нас сегодня денек ничего... Сейчас бы на пляж, в Серебряный Бор, верно? — Разговаривая со мной, он одновременно руководил Катей и Мокеичем, которые в темпе сворачивали свою телетехнику.
— Як умру, то поховаты мэне на могыле, — ответил я ему школьной строчкой из Тараса Шевченко.
Подошедший Сердюк громко фыркнул: это-то стихотворение даже он смутно помнил. Речь там шла не о пляже, а о похоронах. Референт российского Президента, тоже оказавшийся рядом с нами, озабоченно зашевелил губами, тщетно пытаясь перевести фразу. В мощной руке возник миниатюрный словарь-разговорник. Оба переводчика, по-моему, владели украиньской мовой примерно на одном уровне.
— Угу-угу, я так и думал, — рассеянно откликнулся на мои слова Журавлёв. Его команда наконец-то справилась со сбором имущества и теперь дожидалась шефа. — Песок, теплая водичка, благодать... Ну а мы поскакали, нам еще индонезийцев снимать. — Громыхая железяками, телевизионщики выкатились из зала.
Глава российского государства неодобрительно посмотрел им вслед.
— Слушай, — обратился он к своему референту, когда массивная дверь закрылась и мы четверо уселись за круглый стол с двумя государственными флажками. — Опять этот наглый Журавлёв. У меня от него в глазах рябит... Им там, в «Останкино», что-о-о, некого больше сюда прислать?
Человек-танк выложил на стол сперва разговорник, блокнот, кожаный бювар, авторучку «паркер» и только потом — сложенную вчетверо шпаргалку.
— В Кремле аккредитовано двадцать человек от «Останкино», — доложил он. — Но тут вот сбоку есть пометка Болеслава Яновича... Журавлёв из этих двадцати самый быстрый. Остальные вообще возятся по полчаса.
— Хорошо, пусть остается, — с досадой в голосе согласился Президент. — Раз быстрый, то пускай, куда от него денешься... От Журавлёва этого, я имею в виду, — после паузы добавил он. Как будто вдруг спохватился, что его слова могут быть неверно истолкованы.
Я кивнул, давая понять, что все истолковал в прямом смысле, а не в каком-нибудь там переносном.
Покончив с телевидением, Президент сразу вернулся в бодрое расположение духа. Пришла пора церемонию официальной встречи на высшем уровне считать начавшейся.
— Ну здравствуйте, господин премьер-министр! — с приветливой улыбкой обратился ко мне глава российского государства. В принципе мы здоровались с ним и до съемок, и перед камерой, но то все было не в счет. Президент не хуже меня знал протокольные тонкости.
— Здоровеньки булы, пан першой министр, — сверившись с разговорником, добросовестно перевел мне человек-танк.
— Добрый дэнь, пан Президент, — ответил я.
— Добрый день, господин Президент, — эхом откликнулся переводчик Сердюк, которому в этот раз даже не понадобился словарь.
Формальности были соблюдены. Еще десять минут я уже по-русски излагал точку зрения официального Киева на послезавтрашние выборы в России. Референт с российской стороны трудолюбиво делал за мной записи золотым «паркером» на белом листе. Записи эти — тоже дань протоколу — не имели никакого значения, хотя бумага потом наверняка будет подшита в особую секретную папку и сохранена где-то в недрах МИДа. Важен был сам факт поддержки перед выборами, а не конкретные слова. Это также было понятно обеим высоким договаривающимся сторонам. По правде говоря, человек-танк мог бы своим «паркером» рисовать на листе рожицы или играть в крестики-нолики, но это ему, разумеется, и в голову бы не пришло.
— Ну, что-о-о... теперь можно и по одной, за славянское братство? — хитро прищурившись, спросил у меня Президент, когда на одиннадцатой минуте я замолк и открыл тем самым неофициальную часть.
— Можно, — согласился я. — И не по одной.
У банкетов, следующих за подобными встречами в верхах, тоже имелся свой ритуал. Каждая сторона обязана была в знак дружбы и сотрудничества употреблять напитки, традиционные для стороны противоположной. Когда мы были на Ямайке вместе с нашим министром закордонных справ, тот вынужден был из-за этого улизнуть сразу после официальной части: иначе ему пришлось бы пить ром, вызывавший у него сильнейшую изжогу. Я должен был тогда отдуваться за двоих, прихлебывая пиратское пойло, но не посрамил честь незалэжной республики... Сегодня все будет проще, подумал я, без экзотики. Мне нальют «Столичную». Российскому Президенту — горилку. Два профессионала, Сердюк с человеком-танком, будут тянуть соки, делая вид, что спиртное их обоих совершенно не волнует.
Из Екатерининского зала мы проследовали в маленький боковой зальчик, где уже оказался накрыт стол. Бутылки на столе были те, что я и предполагал. По части закуски меня, однако, ожидал небольшой сюрприз. В большое блюдо с черной икрой кремлевский кулинар положил сверху крохотные пирожки-кораблики — крейсерочки с грибами, линкорчики с осетриной, сторожевички с дичью. Это был недвусмысленный намек на Черноморский флот. Мой Сердюк и президентский переводчик оживленно переглянулись: они уже прикидывали, как будут делить флот между собой. Оно и вкусно, и мирно, и очень патриотично.
