— Прошу вас, Вита Лукьяновна. — Я кивнул.
— Виктор Ноевич, — страстным шепотом сказала Крохина, — я по поводу деятелей оппозиции. Давайте показывать их нормальными людьми. Например, Зубатова.
— А почему так тихо? — удивился я. — Что еще за конспирация? Не бойтесь, говорите об этом смело, в полный голос!
— Не могу я в полный голос, — горестно прошептала Вита. — Вчера на пресс-пати водки холодной выпила. Они ее, черти, со льдом намешали, а у меня горло слабое.
Все тем же конспиративным шепотом Крохина изложила свою мысль: показать Товарища Зубатова в кругу домашних увлечений. По слухам, у него есть какая-то особая ягодно-фруктовая диета. Можно об этом подробно рассказать. Всем уже осточертели карикатуры с серпом и молотом. Всем уже хочется увидеть за партийной символикой живого человека.
— Перспективная идея, — сразу согласился я. — Готовьте материал. Сто семьдесят строк, не больше, и не на завтра, а на вторник. Тогда уже будет ясно, кто победит на выборах. Победит Зубатов — мы первые представим его в привлекательном свете. Потерпит поражение — мы будем первыми, кто благородно не бросил камень в побежденного. Выигрываем и так, и эдак. На вторник, считайте, хороший задел есть. Однако...
Я оглядел редколлегию. Мои мыслители в поте лиц симулировали работу извилин. Но только в глазах у военного обозревателя Глеба Бортникова, кажется, светилось нечто конструктивное.
— ... Однако это не снимает проблемы с первой полосой на завтра, — напомнил я. — Пока у нас есть восемьдесят строк Приходько и сорок Анджелы. Нужно еще строк триста. Бортников, вы имеете что-то предложить?
— Наклевывается одна любопытная темка, — осторожно проговорил Глеб. — Вчера в Кремль доставили экземпляр «Белого Аллигатора».
— Это что за зверь такой? — заинтересовался я.
— Ка-75, — ответил Бортников. — Боевой вертолет камовской фирмы, последняя модель. Пять ракет класса «воздух — воздух», пять ракет класса «воздух — земля» и крупнокалиберный пулемет А-12.
— Впечатляет, — согласно кивнул я. — А зачем Кремлю такой летающий крокодил?
— Сам теряюсь в догадках, — пожал плечами военный обозреватель. — Может быть, для борьбы с воздушными террористами? Вдруг кому-нибудь захочется спикировать на Спасскую башню?
— Без размаха мыслите, Бортников, — с огорчением сказал я. — Фактура хороша, но не вижу полета. Подумаешь, террористы! Это не прозвучит, надоело. Давайте так: президентская команда не уверена в исходе выборов и ищет пути к отступлению. Чтобы в случае чего сбежать вместе с патроном из Москвы. Вы представьте себе! Темная ночь. Туман. Президент с чемоданами и со свитой покидает насиженное гнездо... Под такой поворот я дам вам все триста строк.
— Извините, Виктор Ноевич, — опять вылез этот умник Рапопорт. — Накладочка выходит. Насколько я знаю, вертолеты этой серии — не грузовые, а штурмовые машины. Кроме пилота, в кабине может поместиться только один человек...
— Слушайте, Рапопорт! — рассердился я. — Мало того, что вы опоздали, вы еще и критиканствуете. Лучше бы подкинули идею для завтрашней первой полосы. Есть у вас предложения?
Критикан скорчил виноватую гримасу.
— Тогда не возникайте, — посоветовал я ему. — Значит так, Бортников, — обратился я к военному обозревателю, — срочно садитесь и пишите материал на завтра. И особо подчеркните, что за эти вертолетные игрушки деньги выкладываем мы, простые налогоплательщики... Теперь по поводу иллюстрации к материалу Глеба. Щербаков!
Митенька Щербаков, завотделом иллюстраций, тут же вскочил с места. Его сравнительно недавно взяли в штат и лишь две недели назад кооптировали в редколлегию. У Митеньки тоже было право голоса, но он пока стеснялся им пользоваться.
— У нас есть фотография этого «Белого Аллигатора»? — осведомился я.
Щербаков развел руками.
— А что есть?
— Есть фото вертолета Ка-50... «Черной Акулы», — пробормотал Митенька. — Они, наверное, похожи, только вот цвет...
— Значит, напечатаем негатив, — распорядился я. — Спасибо, Щербаков, садитесь. — Митенька остался стоять. — Да садитесь, я уже все у вас выяснил. Или вы сами желаете что-то сказать?
— Я тут... подумал... — неуверенным голосом сказал завотделом иллюстраций. — Я вдруг подумал...
Члены редколлегии, не сговариваясь, зааплодировали: впервые за две недели Щербаков решился внести предложение.
— Ну, смелее, смелее, — подбодрил я. — Инициатива у нас ненаказуема. В крайнем случае лишу вас премии.
— Мне тут на днях попалось... — Митенька все еще робел, запинался и делал большие паузы, — я тут нашел в наших папках хорошее художественное фото... Там главный корпус Центральной клинической больницы... деревья, облака... красиво... Давайте дадим на первую полосу, а?
— И какой же будет текст под фотографией? — улыбнулся я. Невинный лепет завотделом иллюстраций пробуждал воспоминания о безвозвратно ушедшей поре моего младенчества.
— Какой-нибудь такой текст... — замялся Щербаков. — Про здоровье Президента... Он ведь там лечится... иногда... Он может, допустим, заболеть...
Наиболее несдержанные члены редколлегии принялись громко хмыкать и переглядываться. Я строго погрозил им пальцем, вышел из-за стола, приблизился к Митеньке.
— Господин Щербаков, — произнес я, дружески похлопав большого младенца по плечу, — вы сколько времени у нас в штате?
— Три месяца и пять дней, — ответил Митенька, предчувствуя подвох.
— То-то и оно, — вздохнул я. — Да будет вам известно, что «Свободная газета» существовала и до вашего прихода. И о том, что Президент болен или даже при смерти, мы за последние два года писали уже раз десять, не меньше...
— Двенадцать раз. — Рапопорт, не выдержав, снова блеснул эрудицией. — Двенадцать. И дважды мы публиковали ту художественную фотографию ЦКБ с облаками. В декабре и в марте. Больше никаких сенсаций из этой темы не извлечешь, отработанный материал. Как говорят в Одессе, Митя, вчерашняя хохма — уже далеко не хохма.
22. ЗАМГЕНСЕКА ТОВАРИЩ СЫРОЕЖКИН
Комсомольская лахудра принесла стопку свежих рейтингов. Встала у стола, задорно выпячивая под платьем свои жалкие бугорки. На левом ее бугорке повис маленький одинокий вождь мирового пролетариата.
— Тебе чего, Царькова? — сухо поинтересовался я, видя, что она не спешит уходить.
— Ничего, товарищ Сыроежкин, — томно ответила лахудра. — Я так...
— Вот это правильно, — одобрил я. — Никогда ничего не проси у партии. Когда придет время, та сама тебе предложит и сама все даст... Ну, иди.
Слегка обиженная лахудра удалилась, тряся жиденькой косичкой с заплетенной красной лентой. Все эти комсомолки-доброволки, бесплатно работающие в штабе из одной любви к Великому Учению, были, как на подбор, плоскозады, криворуки и редкозубы. Все они изъявляли готовность хоть даром отдаться старшим товарищам при первых звуках «Интернационала», но члены ЦК отчего-то не торопились покушаться на честь младших соратниц и дружно пялили аполитичных валютных девок из моего казино. Странная вещь: чем невзрачней выглядели штабные мочалки, тем ближе к сердцу они воспринимали идеи, равенства и братства. Возможно, всемирная победа Зубатика связывалась у них с надеждой заполучить мужа по карточкам, в порядке одной справедливой очереди. Каждой лахудре хотелось бы, конечно, молодого Алена Делона в целлофановом пакете, перевязанном золотой тесемкой.
