Я набрал номер Шустова и, дождавшись его трепетного «алло», сказал:
— Слушайте, Юра, я еще раз хорошенько подумал о новом назначении для наших героев. Да-да, я все о Мельникове с Печерским... У нас случайно нет корпункта где-нибудь в Антарктиде?
30. МАКС ЛАПТЕВ
Для тех, кто любит искать черную кошку в темной комнате, давно изобретен прибор ночного видения. Такое хитрое устройство на селеновых батарейках, внешне напоминающее аппарат для коррекции зрения в кабинете офтальмолога. Разница в том, что через линзы у окулиста ты все-таки видишь мир в красках, а приспособление для отлова кошек дает тебе плоскую выцветшую картинку, типа любительской черно-белой фотографии.
Но Бог с ними, с красками. Я согласился бы и на черно-белое изображение этого Глеба Заварзина — лишь бы не пялиться теперь в непроницаемо-густой сумрак, реагируя только на голос хозяина комнаты. И отчего капитанам ФСБ не выдают в личное пользование столь необходимые для жизни приборы? Надо при случае подать докладную генералу Голубеву. Положим, нашей конторе эта моя идея с повсеместным ночным зрением обойдется недешево. Но, как известно, слепой платит дважды. Кто может гарантировать, что скромный ветеран малой войнушки не держит сейчас в руках портативную швейную машинку марки «Стингер»?
— ... Арестовывать? — преувеличенно бодро переспросил я. — С чего это вы решили, Глеб Иванович, будто ФСБ желает вас обязательно арестовывать?
Из угла, где сидел Заварзин, донесся неясный шорох: как будто тяжелая птаха в безветренный день уселась на слегка провисшую бельевую веревку. В худшем случае, это могло быть звуком медленно натягиваемой тетивы лука или арбалета. В лучшем — вздохом потревоженной подтяжки. Предосторожности ради я стал медленно, по миллиметру в минуту, сдвигаться на край сиденья.
— Узнаю родные органы, — с укором сказал мне невидимый Глеб Иванович. — У нас в батальоне особист был, Гарик Луковников, так он тоже увиливал до последней минуты. Мы его Бонифацием звали, Гарика этого. Бывало, уже и ордера у него на руках, и тумбочки прикроватные уже обшмонал, и «калаши» вынул из пирамиды, а все вкручивает парням, что, мол, это обычная плановая проверка личного состава и скоро они, как огурцы, вернутся обратно в часть, исполнять свой воинский долг... Все вы, особые, — одинаковые мастера придуриваться и темнить.
Заварзин был ко мне явно несправедлив. В его комнате без единого лучика света дальше темнить было некуда.
— А почему вы его Бонифацием звали? — поинтересовался я, чтобы выиграть время. Придуриваться не хотелось. Но и честно отвечать на вопросы насчет ареста пока было рановато. Если Глеб Иванович и есть «Мститель», то всякое возможно. Вплоть до.
— Гарика-то?.. — Невидимка чуть помедлил. — Кино было похожее, «Каникулы Бонифация». Вроде мультика, про льва из цирка. Луковников наш тоже часто ездил на каникулы. Законопатит кого-нибудь в дисбат, а сам — в отпуск. Цирк, одним словом.
— Я, между прочим, три года в отпуске не был, — зачем-то признался я.
— Вот самое время и сходить, — рассудительно заметил Заварзин. — Повяжете меня, и гуляйте смело. Вам из-за меня выйдут тройные каникулы, мне из-за вас — баланда тюремная. За правду готов я и пострадать.
Со стороны могло показаться, что собеседник мой искренне тоскует по «воронку», наручникам и КПЗ. Припомнив разговор с Ваней Воробьевым про чокнутых инвалидов, я еще немного сместился на край табуретки.
— Глеб Иванович, — задушевно проговорил я, обращаясь к тому месту в темноте, откуда доносились голос и шорохи, — с какой же радости в тюрьму вас сажать? Растолкуйте уж, будьте добры.
В сумраке опять вздохнула потревоженная тетива арбалета (или резина подтяжек). Скрипнуло старое дерево — не то кресло, не то диван. Звякнула в углу неясного назначения железка. Затем мой собеседник коротко и сухо кашлянул.
— Вот и Бонифаций был такой деловой, — сказал он. — Всюду нос свой совал. Откуда, спрашивает, соломка в вещмешках и где, спрашивает, подствольнички со склада? Вчера только были, сегодня сплыли. Объясните, говорит, простому человеку, где они? Будто сам, шнырь, не знает, чего такое натуральный обмен.
— Мне не надо объяснять, что такое натуральный обмен, — успокоил я Заварзина. — Это все равно, что бартер. Правильно?
— Точно, бартер, — с удовлетворением откликнулся ветеран-невидимка. — И Бонифаций был такой дошлый. Тоже вот так же доставал по ерунде рядовой личсостав и сержанта. Все вы, особые, — одного поля яблочки. Ягода от ягодки... Знаем-знаем.
Незнакомый особист с львиным прозвищем стал помаленьку доставать и меня. Грустно, когда нашу службу по невежеству путают с ГУО или тем более с военной контрразведкой. У тех свои каникулы, у нас — свои.
— Глеб Иванович, — терпеливо произнес я. — Давайте не будем отвлекаться. Лучше расскажите, за какие конкретно грехи вас арестовывать? Вы что, застрелили этого самого Бонифация?
Под аккомпанемент деревянных скрипов невидимая во мраке резина издала новый тяжкий вздох. У Глеба Ивановича были, вероятно, самые чуткие в мире подтяжки. Они отзывались на каждое движение их хозяина.
— Бонифация? — В голосе Заварзина прозвучало сожаление. — Нет, его-то я точно не тронул. Не довелось. Однозначно.
Важные вопросы надо задавать как бы между прочим, перемешивая их с пустяковыми. Только тогда есть надежда на успех, который дилетанты от сыска почему-то называют «моментом истины».
— Так кого тогда убили вы? — зевнув, лениво осведомился я. — А, Глеб Иванович?
— Президента России... — торжественно объявил мне Заварзин. — Его, душегубца!
Мне послышалось, что к скрипу мебели и стонам резины сразу добавился еще один важный звук: громкий шум съезжающей набок крыши.
— Та-ак, — протянул я, стараясь сохранить невозмутимость. — Значит, вы лишили жизни главу государства и за это я должен вас арестовать... Та-ак. Понимаю. Серьезное преступление. И когда, извините, вы Президента нашего... того? Просто по-человечески интересно, накануне-то выборов.
— Убить я его не убил, но смерти его желаю! — провозгласил Заварзин. — Я хочу, я именно хочу убийства!
После этих слов крыша с прежним звуком вернулась почти на то же место. Опасения мои оказались преждевременными: Заварзин всего лишь выдал желаемое за действительное. Не исключено, что и письмишко в Кремль накатал он. Тоже мне, братец Карамазов.
— За что же вы его эдак круто? — осторожно поинтересовался я. — Как-никак всеобщий избранник, верховный главнокомандующий, почти помазанник божий... Народ может вас не понять.
— Наро-о-од, скажите пожалста! — нарочито гнусавя, передразнил меня невидимый ветеран. — Да весь народ наш — дерьмо. Дерррь-мо! — Последнее слово он с явным наслаждением повторил по слогам. Четко и вкусно, словно команду «кру-гом!» на плацу.
— Неужели весь? — удивился я. — И Алла Борисовна? — Я был уверен, что хотя бы для нее суровый кандидат в «Мстители» сделает исключение.
