— Весь, от начала до конца, — убежденно произнес Глеб Заварзин и снова защелкал во мраке таинственными подтяжками. — Целая свора вонючих засранцев. Крысы тыловые. Глисты в томате. Говнюки. Пока я горел под Ялыш-Мартаном в своем БМП, бортовой номер сто семнадцать «бис», они у меня тут комнатенку одну втихую оттяпали. Зачем, говорят, ему вторая комната, раз все равно жена сбежала? Это, значит, Верка, сука... Хватит, говорят, ему и одной за глаза... Теперь они заявы на меня строчат — то в ЖЭК, то в мэрию, а то и в органы... Пидоры знойные! Эх, замочу же я их! Однозначно! — Ветеран возвысил голос до крика и в подтверждение своих угроз резко долбанул в стену чем-то железным. По звуку — здоровой металлической скобой или молотком.
С той стороны сразу же раздался ответный стук. Впрочем, довольно слабый: там, наверное, берегли штукатурку и обои.
— Зассали! — злорадно сообщил мой собеседник и вновь победно шваркнул по стене своим металлом. — Боятся они спецназа, сволочи! Мне бы сейчас систему «Град», минут на десять, — мечтательным тоном прибавил он. — Я бы им такую зачистку Кара-Юрта устроил, долго бы помнили, паразиты...
Я уже понял, что для Заварзина весь народ, включая Аллу Борисовну, сосредоточился в его соседях по квартире. Наверное, и главу нашего государства ветеран поселил где-то поблизости от себя, между кухней и коммунальной уборной.
— Глеб Иванович, не связывайтесь вы с «Градом», — сказал я, когда обмен ударами в стену, наконец, прекратился. — Сильная штука, весь дом ваш развалится к чертовой маме. Давайте-ка лучше вернемся к Президенту...
— Чтоб он сдох! — не переводя дыхания, тотчас же откликнулся Заварзин. Ветеран был неутомим. — Полководец долбаный! Сраный козел! Начал войну зимой, это ж охренеть можно! Я понимаю, конституция, порядок, блин, но потерпи ты до лета, а там наводи порядок, пока не умудохаешься. Не-ет, зимой его потянуло!.. Зимой! Да еще в горах! Да с этими мазуриками в Генштабе!.. Ты сам-то попробуй повоевать на таком ветру, если на блок-постах каждой ночью по минус двадцать пять... Если во всей роте по документам — полный ажур, а в наличии — по одному полушубку на четверых... и те, которые есть, за спирт и соломку моментом отойдут к духам. По бартеру, значит... А как, скажите, без спирта и без соломки, когда эти ненормальные духи босиком по снегу шпарят, аты и в родных сапогах просто загибаешься от холода, ногою не пошевелишь?.. Там за ночь не то что тебе пальцы — член примерзнет к пулемету! Видали вы примерзшие члены мертвых рядовых спецназа? На утренней зорьке видали, нет?.. Ну, валяйте, забирайте меня на свою Лубянку, раз не видали. Бонифаций накануне Дня Конституции обязательно кого-нибудь утаскивал, план у него был. У вас, поди, тоже разнарядка, перед выборами-то...
Мрачно заскрипела мебель, и в который уже раз тяжко вздохнула невидимая резина. Заварзина опять заклинило на их батальонном особисте — отменной, скорее всего, сволочи. Меня же тема войскового воровства сегодня ни капли не интересовала: дело-то было понятное и привычное, еще со времен Александра Македонского. Начальники в армии крадут, чтобы хорошенько нажиться. Младшие чины — чтобы элементарно выжить. Как хотите, но мерзлому спецназу в горах я не прокурор и не судья.
— Вам, наверное, Генерал сильно нравится? — предположил я, надеясь отвернуть беседу куда-нибудь в сторону, подальше от армейского бартера и сволочи Бонифация. Например, в сторону ближайших выборов. — Худо-бедно, а он закончил эту войну. Герой...
— Герой? — злобно переспросил в темноте Заварзин. — Да я бы ему башку оторвал! И лысого этого, това-а-арища из Думы, заодно с ним пригробил. Задушить бы его — вот и вся недолга! Своею собственной рукой!
— Погодите, Глеб Иванович, а тех-то двоих с какой стати? — тихо полюбопытствовал я. Даже в черном безумии обязана быть своя логика. Если один кандидат плохой, то другой должен выглядеть лучше, и наоборот. Заварзин же был убийственно настроен ко всем сразу. Такой тип вполне мог бы отправить взрывную цидулю и в Кремль, и в Думу, и вообще куда угодно, хоть в Международный валютный фонд.
— Лысого из Думы — за то, что чесал языком, когда мы мерзли! — мигом растолковал мне ветеран. — Трепливый ур-род! Ему, выходит, теплый Крым подавай, море подавай, виноградное винцо подавай, а нашим, значит, парням — чего? Холодные горы, ночью минус двадцать пять, драный полушубок на восьмерых и спиртяга в ржавом котелочке...
— А Генерала за что?..
— Предатель! — не дал мне договорить воинственный Заварзин. — Иуда! К будущей осени наши бы духов и так кончили, всех до единого. Выкурили бы огнеметами, маленько причесали бы «Градом». Потом ковровая бомбардировка с воздуха — ох и здоровская вещь, когда с умом! Города ихние, понятно, с одного налета не разменяешь, зато от аулов один только дым вонючий остается и мелкое-мелкое такое крошево, вроде салатика «оливье». Ходишь потом, смотришь: где косточка, где глазик, где духов ноготок обкусанный вместе с пальчиком... Похоронной команде делать нечего. — О бомбардировке Глеб Иванович разглагольствовал с каким-то сладким упоением, как о любимой женщине. — Сколько мы их, на хрен, положили! Сколько они наших из засад постреляли!.. А теперь, выходит, у нас с духами мир? Братание с духами, получается? И все чтобы Генерал этот в президенты прошел? Да в гробу я видал такой мирный договор и такого, к гребаной матери, Генерала!.. В гробу! В гробу! Однозначно!
Невидимые миру подтяжки аккомпанировали каждому возгласу ветерана глухим резиновым шелестом. Скрипела растревоженная мебель. В кромешном мраке комнаты мне от всех этих выкриков и звуков стало как-то не очень уютно. Я уже догадался, что Заварзин, скорее всего, ничем серьезным не вооружен — иначе бы с такими настроениями давным-давно оставил от своей коммуналки пепелище. Но тем не менее осторожность не помешает. Даже безоружные, психи бывают весьма опасны и не ограничиваются одними письмами с теплыми пожеланиями скорейшей смерти.
В который уже раз я инстинктивно подвинулся к краю табуретки... И, не рассчитав своего последнего движения, опасно забалансировал на краю, рискуя позорно свалиться прямо на пол.
Ах ты, Господи! До чего же ты неуклюж, капитан Лаптев!
Чтобы не грохнуться в темноте, я судорожно зашарил руками в поисках опоры и сразу же наткнулся ладонью на стену. А затем на электрический выключатель, торчащий из стены...
Раздался громкий, на всю комнату, щелчок. Вспыхнула запыленная лампочка под потолком.
— Све-е-е-ет! — истерически взвыл энтузиаст ковровой бомбардировки аулов. — Погаси-и-и-те! Неме-е-е-едленно-о! Ненавии-и-и-жу!..
Я поспешно щелкнул второй раз, возвращая тьму на прежнее место. Мне хватило увиденного за этот краткий миг электрической вспышки.
Глеб Иванович Заварзин не мог быть «Мстителем». В принципе не мог. И не только потому, что помятый пакет от Фонда Кулиджа валялся нераспечатанным между облезлым диваном и кривобокой тумбочкой с дряхлым, еще ламповым, радиоприемником. Металлическая скоба, которой Глеб Иванович колотил в соседскую стенку, оказалась железным крюком, заменяющим ветерану войны в горах бывшую кисть правой руки. На левой руке не хватало большого пальца. То, что я на слух посчитал подтяжками, было грязными эластичными бинтами, кое-как опоясывающими культяпки обеих ног. Вместо глаз на пятнистом от ожогов лице виднелись два красных мертвых бельма без зрачков.
