«Осунувшийся, изнуренный болезнью Плеханов голодал. Извинившись, я бегом помчался на рынок. На барахолке продал фамильные драгоценности: серебряный портсигар, бабушкино золотое кольцо, часы. У окрестных крестьян купил масло, яйца, молоко, хлеб и немного мяса».
— Сегодня, Борис Андреевич, вы для меня сделали гораздо больше, чем Ленин, — с горькой укоризной говорил Плеханов, — и все вместе взятые товарищи большевики. Прошу вас о нашем разговоре нигде не упоминать, нынче время злобно-крутое. Войны и революции не считаются с жертвами.
Плеханов умер в мае 1918 года. Гроб доставили в Петроград и предали земле на Волковом кладбище, рядом с «неистовым» Виссарионом Белинским.
«Умер Плеханов, — записала в дневнике Зинаида Гиппиус. — Его съела родина. Он умирал в Финляндии. Звал друзей, чтобы проститься, но их большевики не пропустили… Его убила Россия, его убили те, кому он, в меру сил, служил сорок лет. Нельзя русскому революционеру: 1) быть честным, 2) культурным, 3) держаться науки и любить ее. Нельзя ему быть — европейцем. Задушат. Еще при царе туда-сюда, но при Ленине — конец… Во всем сказывался его европеизм. Мягкие манеры, изысканная терпимость, никакой крикливости».
После большевистского переворота другие левые социалисты растерялись. Меньшевики не могли понять, как их товарищи по подполью и эмиграции могли узурпировать власть. Член исполкома Петроградского Совета Федор Ильич Дан говорил на заседании ВЦИК (он входил в состав президиума):
— Для всякого мыслящего политически здраво ясно, что вооруженные столкновения на улицах Петрограда означают не торжество революции, а торжество контрреволюции, которая сметет в недалеком будущем не только большевиков, но все социалистические партии.
19 ноября 1917 года лидер меньшевиков Юлий Осипович Мартов писал товарищу по партии и члену исполкома Петроградского Совета Павлу Борисовичу Аксельроду:
«Самое страшное, чего можно было ожидать, совершилось — захват власти Лениным и Троцким в такой момент, когда и менее безумные люди, стоя у власти, могли бы наделать непоправимые ошибки. И еще, может быть, более ужасное — это то, что настал момент, когда нашему брату марксисту совесть не позволяет сделать то, что, казалось бы, для него обязательно: быть с пролетариатом, даже когда он ошибается.
После мучительных колебаний и сомнений я решил, что в создавшейся ситуации на время “умыть руки” и отойти в сторону — более правильный исход, чем остаться в роли оппозиции в том лагере, где Ленин и Троцкий вершат судьбы революции».
Павел Аксельрод, известный своим нравственным чутьем, выражался и еще резче. Он считал большевистский переворот «колоссальным преступлением», писал, что большевики насильственно прервали революционное развитие России и отбросили страну «назад — в экономическом отношении чуть ли не в середину прошлого века, а в политическом — частью ко временам Петра Великого, а отчасти — Ивана Грозного».
Юлия Мартова называют «великим неудачником», потому что он потерял свою партию — меньшевиков. На I съезде Советов в июне 1917 года меньшевиков было в два с половиной раза больше, чем большевиков. Совет в Петрограде создали меньшевики. Во ВЦИК меньшевики в сентябре — октябре 1917 года играли ведущую роль. Сам Мартов был избран членом ВЦИК, затем депутатом Моссовета. Но умеренность в России не ценится, и меньшевики быстро утратили свои позиции.
Печальный Пьеро
Вот главный вопрос: почему Россия в семнадцатом году, за несколько месяцев от Февраля до Октября, перепробовав все варианты политического устройства, сделала выбор в пользу правления куда более жесткого, чем царский режим?
После Февральской революции не было в России более популярного и обожаемого политика, чем Александр Федорович Керенский, глава Временного правительства.
«Радостное и даже восторженное ощущение себя как избранника судьбы и ставленника народа в нем, бесспорно, чувствовалось, — замечали современники, — но “хвастовства” и “замашек бонопартеныша”, в чем его постоянно обвиняли враги как слева, так и справа, в нем не было».
Керенский создал новую моду — военный френч и фуражка, но без погон, кокарды и знаков различия. Вслед за ним так же оделись все комиссары Временного правительства. После Октября похожую форму носил Сталин, а подражая ему — и целая армия аппаратчиков. В лице Керенского, по словам современников, революционная демократия выдвинула убежденного государственника и горячего патриота. И при этом вот уже девяносто лет над Керенским принято только издеваться, рассказывая с насмешкой, что в октябре семнадцатого он будто бы сбежал из Петрограда в женском платье.
«Успех Керенский имел на фронте потрясающий, — вспоминал современник. — Керенский в ударе: его широко разверстые руки то опускаются к толпе, как бы стремясь зачерпнуть живой воды волнующегося у его ног народного моря, то высоко поднимаются к небу. Заклиная армию отстоять Россию и революцию, землю и волю, Керенский требует, чтобы и ему дали винтовку, что он сам пойдет впереди, чтобы победить или умереть.
Я вижу, как однорукий поручик, нервно подергиваясь лицом и телом, прихрамывая, стремительно подходит к Керенскому и, сорвав с себя Георгиевский крест, нацепляет его на френч военного министра. Керенский жмет руку восторженному офицеру… Одна за другой тянутся к Керенскому руки. Бушуют рукоплескания… Где-то поднимаются и, ширясь, надвигаются торжественные звуки “Марсельезы”».
Судьба Керенского похожа на судьбу Горбачева: сначала полный восторг, потом полное неприятие. Обоих винят в том, что были слишком осторожны, ни на что не могли решиться. Краснобаи — только говорят, но ничего не делают. И вот еще общее: судьбу и Керенского, и Горбачева решили пять августовских дней.
Пяти дней в августе девяносто первого хватило, чтобы развалился Советский Союз. 17 августа члены ГКЧП собрались в Москве на секретном объекте КГБ, а 21 августа их уже арестовали. Те же пять дней в августе семнадцатого года погубили демократию в России. 27 августа Верховный главнокомандующий русской армией генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов потребовал от Керенского передать ему власть в стране, а 31 августа корниловских генералов уже арестовали.
Вернувшись в Москву из Фороса, Михаил Сергеевич Горбачев таинственно заметил, что «всю правду вы никогда не узнаете». Относительно корниловского мятежа историки спорят вот уже почти сто лет. Но дело не в Корнилове. А в Керенском. В дни Февральской революции он был депутатом Государственной думы, по профессии — адвокат, по политическим взглядам — социалист-революционер, эсер.
Это сейчас некоторым историкам кажется, что Февральская революция была чем-то случайным, чего никто не ожидал. А тогда ее ждали и встретили восторженно.
«В первом часу дня пошел “куда все идут”, то есть к Думе, — вспоминал один из москвичей. — Начиная от Лубянской площади увидел незабываемую картину. К Театральной и Воскресенской площадям спешили тысячи народа, особенно много студентов и учащихся. Лица у всех взволнованные, радостные — чувствовался истинный праздник, всех охватило какое-то умиление. Вот когда сказалось братство и общность настроения. А я стар уж, что ли, стал, чуть не плакал, сам не зная отчего…
