— Народ не понимает, за что воюет, за что его заставляют нести голод, лишения, идти на смерть. В самом Петрограде ни одна рука не вступится в защиту правительства, а эшелоны, вытребованные с фронта, перейдут на сторону большевиков.
На следующий день на заседании комиссий по обороне и иностранным делам Предпарламента (Временный совет Российской республики — представительный орган всех российских партий до созыва Учредительного собрания) генерал Верховский рассказал о бедственном положении армии:
— Воевать мы не можем… Единственная возможность — самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира. При всей нашей слабости мы связываем на фронте 150 неприятельских дивизий. Так что эта истощающая война нужна только союзникам.
Керенский в ночь на 22 октября сообщил по прямому проводу в Ставку:
«Я задержался необходимостью в спешном порядке реорганизовать высшее управление в военном министерстве, так как генерал Верховский сегодня уезжает в отпуск и фактически на свой пост не вернется, вызван этот отпуск его болезненным утомлением, на почве которого было сделано в последнее время несколько трудно объяснимых и весьма, по его собственному признанию, нетактичных выступлений… Выступления эти вызвали огромные недоразумения и даже переполох, так как были совершенно неожиданны даже для присутствующих на заседании членов Временного правительства…».
Военного министра обвинили в измене. Глава Временного правительства Александр Федорович Керенский отстранил его от должности. 24 октября 1917 года в Предпарламенте он говорил о большевиках:
— Организаторы восстания содействуют правящим классам Германии, открывают фронт русского государства перед бронированным кулаком Вильгельма и его друзей… Я квалифицирую такие действия русской политической партии как предательство и измену Российскому государству.
Но и Керенский, неустанно боровшийся с иностранной агентурой, утверждавший, что царская армия насквозь пронизана сетью шпионства, сам на подозрении! Через полвека с лишним англичане рассекретили меморандум министерства иностранных дел Великобритании от 23 октября 1917 года:
«До нас доходят слухи о том, что Керенский находится на жалованье у Германии и что он и его правительство делают все, чтобы ослабить и дезорганизовать Россию, приведя ее к положению, когда никакой другой курс, кроме сепаратного мира, будет невозможен… Если это вопрос подкупа, мы должны быть в состоянии успешно конкурировать».
После революции на счетах Керенского в различных банках нашли 1 174 734 рубля. Совнарком их конфисковал и «обратился ко всем, кто мог бы дать указания относительно источника этих сумм». Но выяснением, откуда у него такие деньги, заниматься не стали.
Вокруг одни шпионы… В работе на немцев в семнадцатом году обвиняли решительно всех. Что же нам думать? Либо и в самом деле все в России — от императорской семьи до руководства большевиков — были куплены немцами, что трудно предположить хотя бы в силу бедственного положения германского бюджета, либо — что ближе к истине — немецкие деньги не имели никакого отношения к событиям семнадцатого года.
Вообще не следует приписывать иностранным разведкам, в первую очередь германской, успехи, которых у них не было. И предполагать, будто даже армия шпионов способна изменить историческую судьбу огромной страны. Обе революции — и Февральская, и Октябрьская — были совершены русскими людьми на русские же деньги. Если деньги вообще имели хотя бы какое-нибудь значение в событиях семнадцатого года.
Парвус и Карл Моор
Однако как же быть в таком случае с двумя фигурами, вокруг которых уже почти сто лет крутится эта историческая интрига с немецкими деньгами: Парвусом и Карлом Моором?
Парвус — это псевдоним Израиля Лазаревича Гельфанда. Родился в Минской губернии, окончил Базельский университет, вступил в социал-демократическую партию Германии. Во время революции 1905 года Парвуса избрали членом исполкома Петроградского Совета. Последовали арест и суд. Из ссылки он бежал. Издал в Германии книгу «По тюрьмам во время революции. Побег из Сибири». Интерес к революции он утратил начисто. Парвус стал литературным агентом Максима Горького в Германии. Он получил за постановки пьесы «На дне» сто тысяч марок и прокутил эти деньги, о чем чистосердечно признался Горькому
[4]
.
Во время Первой мировой Парвус предложил немецкому правительству устроить по всей России забастовки и подорвать Россию изнутри. Этот документ известен как «Меморандум д-ра Гельфанда». В 1915 году он создал в Копенгагене институт изучения причин и последствий войны, в котором сотрудничали русские эмигранты.
План Парвуса немцы приняли и дали небольшие деньги на антивоенную пропагандистскую работу в России. Небольшие, потому что, во-первых, германская казна опустела и немецкие чиновники берегли каждую марку. А во-вторых, Парвус был мелким агентом и особых иллюзий на его счет в Берлине не питали. И оказались правы. Через год от него потребовали отчета. Отчитаться за потраченные деньги ему было нечем.
Ленин 20 ноября 1915 года писал в газете «Социал-демократ»:
«Парвус, показавший себя авантюристом уже в русской революции, опустился теперь в издаваемом им журнальчике до… последней черты… Он лижет сапоги Гинденбургу, уверяя читателей, что немецкий генеральный штаб выступил за революцию в России…».
Летом 1916 года начальник Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в столице Глобачев, изучив слухи о подготовке Парвусом забастовок, констатировал:
«Это только мечты, которым никогда не суждено осуществиться, ибо для создания подобного грандиозного движения помимо денег нужен авторитет, которого у Парвуса ныне уже нет…».
Но когда в 1917 году произошла революция, Парвус получил замечательное историческое алиби. И многие верят, что это Парвус на такие маленькие деньги легко разрушил великое государство.
На самом деле Ленин и другие большевики-эмигранты жили довольно скудно. В октябре 1916 года (когда Парвус получал деньги от немцев) Ленин жаловался соратникам:
«Дороговизна дьявольская, а жить нечем… Если не наладить этого, то я… не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне».
Надо отдать должное Владимиру Ильичу. Большевики не были разборчивы в добывании денег на революцию, но чутье Ленина не обмануло. Он считал Парвуса авантюристом, дела с ним иметь не желал и от его денег отказывался.
Вторая фигура — Карл Моор. Сын швейцарского аристократа, он заинтересовался марксизмом, примкнул к социал-демократам, помогал русским революционерам. Полагают, что во время войны он сотрудничал с немецким посланником в Берне. Но уже в те годы российские эмигранты подозревали, что Карл Моор — «немецкий агент».
В мае 1917 года Моор передал Заграничному бюро партии большевиков семьдесят три тысячи шведских крон. Ленин деньги не принял. ЦК партии решил: «Предложение Моора отклонить и всякие дальнейшие переговоры по этому поводу считать недопустимыми». Но Заграничное бюро от денег отказываться не хотело. В общей сложности взяли у Моора сто четырнадцать тысяч шведских крон (это примерно тридцать три тысячи долларов).
