что необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры».
«Прожит ужасный год, — записал в дневнике 1 января 1919 года Лев Григорьевич Дейч. — Он никогда не забудется: много горя, несчастия, бед принес он. Сколько смертей, сколько ужасов! Потеряна вера во все; исчезли надежды. Одна мысль у всех: кончится ли все это в настоящем году, а также доживем ли мы до этого? Хуже, кажется, не может быть ни при каком строе…».
А Гражданская война была еще в самом разгаре… Нам даже трудно представить себе, какой катастрофой стали для России революция и Гражданская война. Это было полное разрушение жизни. Не одичать было невероятно трудно.
Пережившие Гражданскую войну оставили множество свидетельств, рисующих картину российской жизни тех лет, в которой смерть и убийство не казались чем-то невероятным.
«Когда мы прибыли в Петроград, город уже голодал… Вместо мяса, молока и белого хлеба деревни мы перешли на селедки, воблу и черный хлеб, наполовину смешанный с овсом… Позднее лепешки из очистков картошки, запеканка из тех же очистков с примешанной кофейной гущей, овсяный хлеб с примесью муки только для скрепления, дохлая конина для супа. Есть пшенную кашу было высшей степенью блаженства».
«Карточки на топливо у нас были, но не было топлива. Водоснабжение Петрограда было расстроено, и вода заражена тифом и другими возбудителями опасных болезней. Нельзя было выпить и капли некипяченой воды. Самым ценным подарком в 1919 году стали дрова. В сильные холода в размороженных домах полопались все трубы, не работали сливные бачки в туалетах и краны. Умыться практически невозможно. Прачечные, как буржуазный институт, исчезли. Мыло полагалось по продуктовым карточкам, ни никогда не выдавалось. Тяжелее всего было выносить темноту. Электричество включалось вечерами на два-три часа, а часто света не было вовсе».
«Особенный страх внушала знаменитая Маруська Никифорова. В начале 1918 года Елизаветград осадили отряды этой самой Маруси; веселое время — несколько дней матросня гуляла по городу. В марте пришли немцы. Стыдно вспомнить, их встречали радостно. Вскоре немцы бежали, несколько дней город был без власти, опять домовые охраны, потом пришли петлюровцы… В январе, как гром, нагрянули большевики. Шесть месяцев (январь — июль 1919 года) — самое тяжелое время; больно и гнусно вспоминать, скверный осадок на душе. Переодевание, прятание, страх, аресты, самогон и кокаин. Кого-то убивали, пытали, был застенок, арестовывали знакомых и родственников… В мае 1919 года помню грандиозный еврейский погром».
«Путешествие по Москве утром произвело на меня ужасное впечатление — вероятно, нашествие Чингисхана приблизительно так влияло на города, которые ему подвергались: все окна заколочены, все убито, все прекращено; не скоро удастся все исправить и привести в порядок».
«Все, в ком была душа, ходят, как мертвецы. Мы не возмущаемся, не сострадаем, не негодуем, не ожидаем. Ничему не удивляемся. Встречаясь, мы смотрим друг на друга сонными глазами и мало говорим. Душа в той стадии голода (да и тело), когда уже нет острого мученья, а наступает период сонливости. Не все ли равно, отчего мы сделались такими? И оттого, что выболела, высохла душа, и оттого что иссохло тело, исчез фосфор из организма, обескровлен мозг, исхрупли торчащие кости».
«Обсуждали вопрос, что будет. Единогласно решили, что постепенно должно замереть все, умереть от голода и холода города, стать железные дороги, а в деревнях будут жить гориллоподобные троглодиты, кое-как, по образу первобытных людей каменного века, обрабатывая пашню и тем питаясь. Наносная русская культурность должна погибнуть, ибо “народ”, во имя которого “интеллигенция”, или, вернее, полуинтеллигенция, принесла в жертву все, что было в России лучшего, не нуждается ни в чем, кроме самого грубого удовлетворения своих первобытных инстинктов».
Соратники и подчиненные Ленина по всей стране охотно ставили к стенке «врагов народа и революции». Может быть, дело в личностях? Может быть, прав француз Гюстав Флобер, сказавший, что «в каждом революционере прячется жандарм»? Феликса Эдмундовича Дзержинского называли святым убийцей.
«Это был фанатик, — вспоминал философ Николай Бердяев. — Он производил впечатление человека одержимого. В нем было что-то жуткое. В прошлом он хотел стать католическим монахом, и свою фанатическую веру он перенес на коммунизм».
Дзержинский, конечно же, был очень противоречивым человеком. В нем странно сочеталось стремление к добру и способность творить зло.
«Скульптор Евгений Вучетич был профессионал и тогдашний социальный заказ выполнил на пять с плюсом, — писал прозаик Георгий Владимов о памятнике председателю ВЧК, некогда стоявшем в центре Москвы. — Дзержинский — это страсть, исступление, изнутри сжигающая вера — и готовность все отдать, и саму жизнь, на благо трудящегося человечества; он даже с некоторой брезгливостью взирал на брежневскую хлюпающую трясину, и на строгом его лице можно было прочесть: “Не знаю, не знаю, что у вас происходит, а с нашей стороны ошибок не было, мы все сделали, как надо”».
Дзержинский и по сей день остается демонической фигурой, окутанной множеством мифов и слухов. В чем только его не подозревают! Даже в инцесте, запрещенной любви к самым близким родственникам.
Феликс Эдмундович родился 30 августа 1877 года в имении Дзержиново Ошмянского уезда Виленской губернии (ныне это Столбцовский район Минской области) в семье мелкопоместного дворянина. У его матери Хелены было восемь детей — Альдона, Станислав, Казимир, Ядвига, Игнатий, Владислав, Феликс, Ванда. Восемь детей и свои тайны.
Говорят, будто юный Феликс безумно влюбился в сестру Ванду, а девочка не отвечала ему взаимностью. Охваченный безумной ревностью, Феликс, страстный и импульсивный от рождения, застрелил ее из отцовского ружья. Есть и другая, не менее ужасная версия смерти девочки. Однажды братья Феликс и Станислав решили пострелять по мишени. Вдруг на линии огня появилась сестренка Ванда… Ей было всего четырнадцать лет. Чья именно пуля ее убила — Феликса или Станислава — осталось неизвестным.
Вот что точно известно, так это трагическая история Станислава Дзержинского. Он работал в банке, и в семнадцатом году его убили. Феликс Дзержинский, побывав в родных местах, писал о судьбе брата:
«Бедный Стась пал жертвой трусости других. Ему давали на сохранение деньги. Грабители знали об этом, знали также, что у него есть оружие и собака и что он отбил бы всякое открытое нападение. Но они обманули его. Они попросились, чтобы он предоставил им ужин и ночлег, и убили его. Им не удалось ничего украсть, так как служанка выскочила в окно, и ее брат пришел на помощь».
Дзержинский выкопал коробку с семейными ценностями, спрятанную старшей сестрой Альдоной, но оставить их у себя не решился, сдал в банк и вернулся в Петроград, чтобы принять участие в Октябрьской революции.
Теперь подозревают, что и к Альдоне Феликс относился подозрительно нежно, о чем вроде как свидетельствуют его письма, заботливо хранимые в партийном архиве. Старшая сестра была его наперсницей все предреволюционные годы, когда его сажали то в одну тюрьму, то в другую. Вот одно из таких посланий, адресованных Альдоне:
