Выступая на II съезде Советов, он говорил:
— Польский пролетариат всегда был вместе с русским. Мы знаем, что единственная сила, которая может освободить мир, — это пролетариат, который борется за социализм.
Неукоснительно возражая против отделения Польши от революционной России, Дзержинский утверждал: «У нас будет одна братская семья народов, без распрей и раздоров». Дзержинский был искренним интернационалистом, доказывал: «Национальный гнет может быть уничтожен только при полной демократизации государства, борьбой за социализм». Сепаратистские стремления направлены против социализма, говорил Дзержинский, поэтому «мы против права наций на самоопределение».
Никакой симпатии к полякам Дзержинский не выказывал. Выступая на пленуме ЦК в сентябре 1923 года, говорил о недовольстве рабочих-транспортников тяжелым экономическим положением:
— К нам поступили сведения из польской контрразведки, что там ставят вопрос об организации у нас всеобщей забастовки, чтобы помешать передвижению наших войск. Я должен сказать, товарищи, что, к сожалению, на транспорте у нас работает очень много поляков.
Дзержинский ненавидел польское руководство. Он был опьянен этой ненавистью, был уверен, что Пилсудский готовит нападение на Советский Союз, и считал, что маленькая Польша представляет серьезную военную опасность. 11 июля 1926 года Дзержинский доложил Сталину:
«Целый ряд данных говорит с несомненной (для меня) ясностью, что Польша готовится к военному нападению на нас с целью отделить от СССР Белоруссию и Украину. В этом именно заключается почти вся работа Пилсудского, который внутренними делами Польши почти не занимается, а исключительно военными и дипломатическими для организации против нас сил. Между тем у нас в стране в широких кругах очень благодушное настроение…».
Ненависть к Пилсудскому, панской Польше и польскому национализму не спасла бы Феликса Дзержинского, проживи он чуть дольше. Бывший заместитель наркома внутренних дел Казахстана Михаил Павлович Шрейдер вспоминал, как в начале 1939 года во время допроса начальник следственного отдела Ивановского управления НКВД, обвинявший его в работе на польскую разведку, вдруг сказал:
— А мы располагаем данными, что к вашей организации приложил руку и Дзержинский. Вот почему он расстреливал честных следователей. Случайно ли получилось, что Дзержинского, когда он находился в Варшавской цитадели, не казнили? Ленин и Сталин были им обмануты. Сейчас мы располагаем такими материалами.
В кабинет зашел начальник областного управления НКВД, который многозначительно подтвердил:
— Еще год назад и я бы не поверил относительно Дзержинского. Но сейчас мы в этом уже убедились. Я лично слышал об этом из уст Берии, и да будет вам известно, что вся родня Дзержинского арестована и все они дали показания.
После Гражданской войны Дзержинский взвалил на себя безумное количество обязанностей: он был председателем Главного комитета по всеобщей трудовой повинности, председателем комиссий по борьбе со взяточничеством, по улучшению быта московских рабочих, по улучшению жизни детей, председателем комиссии по пересмотру структуры всех советских ведомств, председателем общества друзей кино и еще состоял членом президиума общества изучения проблем межпланетных сообщений…
Но все это были второстепенные посты. В большой политике Феликс Эдмундович не преуспел. Он так и не стал членом Политбюро, остался кандидатом. Менее авторитетные в партии люди легко обошли его на карьерной лестнице. По непонятным причинам Ленин не особо его жаловал и не выдвигал в первый ряд.
«Дзержинский, крайне самолюбивый, жаловался мне с нотой покорности к судьбе в голосе, что Ленин не считает его политической фигурой, — вспоминал Лев Троцкий — “Он не считает меня организатором, государственным человеком”, — настаивал Дзержинский.
Ленин действительно был не в восторге от работы Дзержинского. Дзержинский привязывал к себе сотрудников, организовывал их своей личностью, но не был организатором в широком смысле слова. Охлаждение между Лениным и Дзержинским началось тогда, когда Дзержинский понял, что Ленин не считает его способным на руководящую хозяйственную работу».
Дзержинский учитывал новый расклад сил, ориентировался на Сталина, заботился о безопасности генсека. 8 февраля 1925 года писал начальнику охраны правительства Абраму Яковлевичу Беленьком у:
«Сегодня при входе с тов. Сталиным в театр и около дверей заметил подозрительное лицо, читавшее объявление, но очень зорко осмотревшее автомобиль, на котором мы приехали, и нас. При выходе из театра тоже какой-то тип стоял (другой) и тоже читал объявление. Если это не наши, то, безусловно, надо понаблюдать. Выясните и сообщите».
Но сталинским человеком Дзержинский так и не стал. Через шесть лет после его смерти, 14 ноября 1932 года, новый председатель ОГПУ Менжинский написал записку Сталину. Вячеслав Рудольфович просил учредить к пятнадцатой годовщине органов госбезопасности орден Феликса Дзержинского. Сталин написал: «Против».
2 июня 1937 года Сталин, выступая на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны, потряс слушателей неожиданным открытием:
— Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось.
Нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов хвалился:
— Я начал свою работу с разгрома польских шпионов, которые пролезли во все отделы органов ЧК, в их руках была советская разведка.
9 августа 1937 года Политбюро утвердило приказ НКВД «О ликвидации польских диверсионно-шпионских групп и организаций Польской организации войсковой».
«Почти с самого момента возникновения ВЧК, — говорилось в приказе наркома, — на важнейших участках противопольской работы сидели проникшие в ВЧК крупные польские шпионы — Уншлихт, Мессинг, Пиляр, Медведь, Ольский, Сосновский, Маковский, Логановский, Баранский и ряд других, целиком захвативших в свои руки всю противопольскую разведывательную и контрразведывательную работу ВЧК-ОГПУ-НКВД».
Нарком внутренних дел Ежов приказал арестовать всех поляков-политэмигрантов, то есть польских коммунистов, бежавших в Советский Союз, единомышленников Дзержинского и друзей России. Если бы Феликс Эдмундович дожил до Николая Ивановича, его бы, судя по всему, тоже расстреляли вместе с тысячами поляков, которые предпочли Россию независимой Польше… Но мы забежали вперед.
Кто более жесток?
Феликс Эдмундович не получал удовольствия от уничтожения врагов, но считал это необходимым. Твердо был уверен, что уж он-то, прошедший через тюрьмы и ссылки, справедлив и зря никого не накажет. И, наверное, не думал о том, что, присвоив себе право казнить и миловать и позволив другим чекистам выносить смертные приговоры, он создал систему полной несправедливости.
