В 1925 году он написал записку в политбюро, в которой отметил, что ОГПУ превышает данные ему полномочия: чекисты перестали передавать дела арестованных в суд, а стали выносить приговоры внесудебным путем — через особое совещание и «судебную тройку». Исключение стало правилом. Нарком юстиции предлагал «ограничить строго и жестко права ГПУ на внесудебный разбор дел», а следствие в чекистских органах поставить под контроль прокуратуры.
Дзержинский с возмущением отверг предложения Крыленко: нарком юстиции руководствуется нормами формального права, нарком не понимает! Ведомство госбезопасности не правосудие осуществляет, а уничтожает политических врагов.
«Необходимо, — инструктировал Дзержинский своих помощников, — составить записку в политбюро о практике и теории наркомата юстиции, которые ничего общего с государством диктатуры пролетариата не имеют, а составляют либеральную жвачку буржуазного лицемерия. Во главе прокуратуры должны быть борцы за победу революции, а не люди статей и параграфов. Я уверен, что наркомат юстиции растлевает революцию».
Еще более резко отзывался о чекистах нарком иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин. Между Дзержинским и Чичериным было много общего. Дворяне из образованных семей, они были неутомимыми и добросовестными тружениками, идеалистами, преданными делу людьми. Но их взгляды на методы строительства коммунизма разошлись.
«Руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты, — жаловался Георгий Чичерин. — Аресты иностранцев без согласования с нами вели к миллионам международных инцидентов, а иногда после многих лет оказывалось, что иностранца незаконно расстреляли, а нам ничего не было сообщено. Ужасная система постоянных сплошных арестов всех частных знакомых иностранных дипломатов… Еще хуже вечные попытки принудить или подговорить прислугу, швейцара, шофера посольства под угрозой ареста сделаться осведомителями ГПУ… Некоторые из самых блестящих и ценных наших иностранных сторонников были превращены в наших врагов попытками ГПУ заставить их знакомых или родственников их жен осведомлять о них ГПУ…».
Во всех стычках с коллегами-наркомами Дзержинский неизменно выходил победителем. Его ведомство было важнее и наркомата юстиции, и прокуратуры, вместе взятых. Даже недовольство некоторых партийных начальников ему было не опасно, хотя он должен был как-то реагировать на критику. На защиту чекистов Феликс Эдмундович мобилизовал высшее руководство страны. В марте 1925 года обратился к члену Политбюро и председателю Исполкома Коминтерна Григорию Евсеевичу Зиновьеву:
«Дорогой тов. Зиновьев!
Для ОГПУ пришла очень тяжелая полоса. Работники смертельно устали, некоторые до истерии. А в верхушках партии известная часть начинает сомневаться в необходимости ОГПУ (Бухарин, Сокольников, Калинин, весь наркомат иностранных дел)…»
Сражаясь за сохранение чекистского ведомства, Дзержинский одновременно руководил всей советской промышленностью. Когда в феврале 1924 года Алексей Иванович Рыков стал главой правительства, Дзержинский занял его место председателя Высшего Совета народного хозяйства, и теперь ему подчинялась вся отечественная индустрия. Отраслевых наркоматов еще не было.
В роли председателя Высшего совета народного хозяйства Дзержинского было не узнать. Он выступил против государственного монополизма и взвинчивания цен. Монополия очень удобна для производителя: назначил любую цену, и покупателю деваться некуда. При капитализме конкуренция мешает взвинчивать цены, а при советской власти кто может помешать?
Но случилось непредвиденное: подорожавшую промышленную продукцию никто не покупал. Деревня обеднела, у нее просто не было денег. Снижать цены промышленность не хотела, добивалась государственного заказа. Но у государства денег тоже не было.
Дзержинский жаловался в Политбюро: «Цены не являются, как раньше, критерием для оценки, так как они определяются Госпланом и в других кабинетах “на кофейной гуще”. Рынка же у нас нет».
Сельское хозяйство было тогда частным, и Дзержинский предупреждал коллег по правительству: государство рухнет, если будете так драть с крестьянина. И сами рухнем… При капитализме тот, кто взвинтил бы непомерно цены, разорился. А при социализме в результате такой политики разориться могло только само государство. Склады были забиты, машины не продавались. И лишь после того, как Дзержинский добился, чтобы цены стали рыночными, произведенные за год машины распродали в считанные недели.
Казалось, это теперь совсем другой человек. Но быстро выяснилось, что, возглавив промышленность страны, Дзержинский не перестал быть главой госбезопасности. И это определило двойственность его позиции.
Леонид Борисович Красин, уважаемый в партии человек, талантливый инженер, хорошо знавший западную жизнь, пытался после революции наладить внешнеторговые отношения Советской России с внешним миром. Он писал Ленину 8 ноября 1921 года, что нормальное экономическое сотрудничество с западными державами вполне возможно.
Главное препятствие, недвусмысленно объяснил Красин, — это деятельность ВЧК:
«Пока некомпетентные и даже попросту невежественные в вопросах производства, техники и т. д. органы и следователи будут гноить по тюрьмам техников и инженеров по обвинениям в каких-то нелепых, невежественными же людьми изобретенных преступлениях — “техническом саботаже” или “экономическом шпионаже”, ни на какую серьезную работу иностранный капитал в Россию не пойдет… Ни одной серьезной концессии и торгового предприятия мы в России не установим, если не дадим каких-то определенных гарантий от произвола ВЧК».
Ленин велел ознакомить с этим письмом всех членов Политбюро. Но на этом, как мы теперь знаем, дело и закончилось. Политическому руководству аппарат госбезопасности был важнее внешней торговли.
Дзержинский как главный чекист постоянно прибегал к помощи людей с Лубянки, верил в их всемогущество.
2 декабря 1923 года Дзержинский писал начальнику транспортного отдела ОГПУ Георгию Ивановичу Благонравову:
«Я сегодня был на Курском вокзале при отходе скорого поезда в Севастополь… В багажном отделении (там, где проход на площадь, около помещения ГПУ) бегают крысы. Очевидно, портят имеющиеся там грузы. Разве нельзя их истребить?»
Характерно: ему даже не приходило в голову, что с крысами должны бороться вовсе не чекисты. Другим ведомствам не доверяли. Пользоваться другими рычагами, прежде всего экономическими, не привыкли. Ленин писал члену Политбюро и заместителю главы правительства Льву Борисовичу Каменеву:
«Величайшая ошибка думать, что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору, и к террору экономическому».
В его словах не было противоречия с его собственным решением о переходе к новой экономической политике. Это было всего лишь вынужденное и временное отступление. Марксистская доктрина требовала отмены частной собственности и административного управления всеми сторонами жизни общества. Ленинская попытка воплотить идею в жизнь разрушила экономику и привела к голоду. Но Ленин все равно считал политику строительства коммунизма правильной. Надо было только немного изменить методы.
