— В Москве возникло несколько очагов пожара, и довольно сильных. Сгорели деревянные бараки на одной из окраин, железнодорожный эшелон с горючим, стоявший на запасных путях около Белорусского вокзала. Вражескими бомбами было разрушено несколько домов…
Начальник столичного управления НКВД Журавлев (однофамилец генерала из ПВО) сообщил наркому внутренних дел Берии реальные цифры: по предварительным данным, в ходе налета немецкой авиации на столицу пострадало семьсот девяносто два человека (убиты — сто тридцать), разрушено тридцать семь зданий, возникло больше тысячи пожаров… На площади Белорусского вокзала фугасной бомбой большой мощности была повреждена магистральная водопроводная труба. Вода затопила вестибюль станции метро «Белорусская», проникла в машинный зал эскалаторов, прорвалась в торец станции, но ее откачали. Бомба пробила туннель на перегоне между станциями «Смоленская» и «Арбатская», одновременно разрушилась магистраль городского водопровода, и вода хлынула в метро. Людей успели вывести.
«Это один налет, — вспоминал командующий авиацией Московского военного округа полковник Николай Александрович Сбытое, — а всего их было сто двадцать два. Простое перемножение этих цифр легко покажет, что Москва стала могилой тысяч и тысяч погибших мирных жителей».
Но следующей ночью последовал новый налет — сто восемьдесят немецких самолетов. Сбили четыре. Появление бомбардировщиков в небе столицы означало, что части вермахта неудержимо приближаются к Москве.
Выяснилось, что больше половины оборонявших столицу советских истребителей устарели, вооружены только пулеметами. Плохо работала радиосвязь. Мало кто из летчиков имел опыт ночных полетов. Мобилизовали опытных летчиков-испытателей, сформировали из них две отдельные эскадрильи ночных истребителей. В первом же бою Марк Лазаревич Галлай (будущий Герой Советского Союза и наставник отряда космонавтов) сбил немецкий бомбардировщик.
«В одну из ночей самолеты прорвались, — вспоминала москвичка. — Это было настолько ужасно, что я даже почти ничего не помню. И ужасны не сами разрывы бомб, а сознание того, что «они прорвались»… У людей появилось какое-то новое выражение лиц. Какая-то жестокость и в то же время отчаяние во взгляде.
С этой ночи началось. Каждый вечер, приблизительно часов в семь, поднимались в небо аэростаты, напоминающие покачивающихся заснувших рыб. В районе десяти часов, когда серость окутывала землю, раздавалась воздушная тревога.
По улицам бежали люди, спешащие укрыться в убежища. По небу метались лучи прожекторов, выискивая врага. Воздух заполнял лопающийся звук зениток, страшные разрывы падающих бомб и душераздирающий вой пожарных машин…»
Спасения от налетов искали в метро, где ночью укрывалось двести—триста тысяч москвичей. Еще в июне мобилизовали молодежь на подготовку бомбоубежищ.
«Две или три ночи подряд, — вспоминал экономист Леонид Исидорович Лопатников, в ту пору вчерашний школьник, — чистили мы туннели метро. Это была нелегкая работа: грязь там не выскребали, наверное, со времен строительства. Мы приводили туннели в порядок, потом к нам подвозили деревянные щиты, которые мы укладывали по обе стороны рельсов. Во время воздушных тревог на них лежали тысячи людей, спасаясь от бомбежек.
Ночью ходить по городу без пропуска было невозможно. Поэтому, окончив работу около площади Революции, мы должны были ждать утра в вестибюле. Чтобы сэкономить время, я вместе с одной симпатичной девушкой однажды прошел весь путь до площади Маяковского по туннелю».
Не ожидая сигнала воздушной тревоги, люди заранее с вещами собирались у вестибюлей. Постоянные бомбежки изматывали.
Самыми опасными точками считались вентиляционные киоски. Там выставлялись посты, чтобы предупредить пожары вблизи воздухозаборников. В туннелях находились железнодорожные электростанции — на случай, если электроэнергия перестанет поступать из города. Но они не понадобились.
5 сентября 1941 года сотрудники ЦК комсомола отправили секретарям ЦК партии Андрееву и Щербакову записку:
«Женщины с грудными детьми и больными (коклюш, грипп, корь и др.) размещаются в вагонах поездов. Женщины с детьми до двухлетнего возраста, как правило, размещаются на станционных платформах прямо на мраморном холодном полу. Остальные женщины с детьми размещаются в туннелях…
В туннелях сыро, температура 10—12 градусов. Дезинфекция нар и скамеек не производится, в результате на станциях «Парк культуры и отдыха», «Красные ворота» появились вши, клопы, тараканы. Вентиляция на станциях «Смоленская», «Арбат», «Коминтерн» неудовлетворительная, воздух тяжелый и спертый… Уборных на станциях и туннелях недостаточно. Многие уборные находятся в антисанитарном состоянии. Нет питьевой кипяченой воды. В медицинских пунктах нет акушеров, хотя ежедневно в метро имеют место 8—10 случаев родов…»
В метро навели порядок, условия стали лучше. В сорок первом году во время воздушных налетов на станциях столичного метро родилось двести семнадцать детей. Множество москвичей пытались там укрыться во время бомбежек, но далеко не всех пускали.
«Воздушных налетов ожидали обычно к ночи, поэтому движение поездов метрополитена прекращалось с 8 часов вечера до 5 часов 30 минут утра. В половине девятого вечера двери метро открывались для детей и женщин с детьми. С собой можно было проносить одеяло, постельные принадлежности, детское питье! Для детей до двух лет в вагонах поездов ставились кроватки.
Работали буфеты, на каждой станции была вода. Остальных в метро пускали лишь после сигнала воздушной тревоги, если оставались свободные места…»
«В Москве по ночам тяжко, — писал дочери в августе Корней Чуковский. — Немцы появляются с наступлением темноты и бросают бомбы до рассвета. Уже попали бомбы в гостиницу «Москва» (во двор), в американское посольство, во многие близлежащие здания… К счастью, каждый дом охраняется бригадами смелых самоотверженных людей… Во всем этом для меня самое тягостное — не спать. Во мне нет никакого страха, смерть меня не страшит, но сердце устало от бессониц».
Молодой тогда актер Ростислав Янович Плятт работал на радио и вечерами читал антифашистскую публицистику. Он бежал в Дом звукозаписи на улицу Качалова, когда в городе уже объявляли воздушную тревогу.
«Когда пришло время вспоминать, все происходившее тогда представилось мне в каком-то нереальном свете: по пустым улицам большого города, в темноте, озаряемой вспышками зенитного огня, бежит длинный человек, шарящий перед собой палкой, чтобы не споткнуться… Однажды мне показалось, что объектом стрельбы являюсь я — в нескольких метрах впереди меня из двора рядом с Домом звукозаписи грохнула в небо невидимая мне огневая точка, и на секунду я ослеп и оглох, ощутив себя уже в мире ином.
Не могу забыть еще один грохот., уже фашистской фугаски, той, что выкосила часть Старой площади. Я в это время находился в доме по улице Немировича-Данченко, но удар был такой силы, что казался совсем рядом. Я выбежал на улицу, думая, что мой дом уже разваливается».
Будущий академик и вице-президент ВАСХНИЛ Ираклий Иванович Синягин работал во Всесоюзном научно-исследовательском институте свекловичного полеводства. Ночами дежурил на крыше.
