«Я увидел, что на чердаке светится синим зажигательная бомба, — вспоминал Синягин. — Мы знали, как надо тушить зажигалки. Было известно, что немцы применяют несколько типов этих бомб.
Были термитные бомбы, которые горели ровным накалом очень высокой температуры. Такие бомбы моментально зажигали деревянные потолочные перекрытия, и тушить их нужно было только песком.
Были натриевые бомбы. Они взрывались при обливании водой или при опускании в воду.
Были, наконец, бомбы с небольшим зарядом взрывчатки. Они взрывались при попытке взять их в руки и поражали людей, которые боролись с пожаром.
Все это я знал, но раздумывать было некогда. Каждая секунда угрожала распространением пожара. Я схватил зажигалку руками в перчатках и сунул ее в бак с водой. Вода бурно вскипела, на руки мне попал кипяток. Но бомба утихла…».
Ольга Грудцова, дочь знаменитого Напельбаума — был такой волшебник фотографии на Кузнецком, вспоминала (см. «Совершенно секретно», 11/2003):
«Считается, что по теории вероятности дважды в одно и то же место бомба не может попасть. Через несколько дней в разрушенную аптеку на углу Мерзляковского переулка снова попадает бомба… Дома стали похожи на людей с распоротыми животами… видны кровати, диваны, картины на стенах… В метро пускают спасаться только стариков и женщин с детьми, а у меня одна мечта — попасть туда. Муж достает разовый пропуск на станцию «Охотный ряд». Я счастлива…
А мой начальник, Илья Захарович Трауберг, всеми силами рвется на фронт. Другие хлопочут о броне, а он — только о том, чтобы на войну. Спекулянты скупают картины, рояли, красное дерево — за килограмм хлеба. Я ему об этом рассказываю, а он одно твердит:
— Вы не туда смотрите. Не в ту сторону.
Паника подхлестывалась слухами, которые возрастали от полного отсутствия информации. Радиоприемники все были сданы в первые же дни войны, из радиотарелок утром и вечером голосом Левитана сообщалась сводка…»
Ламповые приемники регистрировались и сдавались в отделения связи, выделили полторы сотни складов, на которых спрятали до лучших времен двести десять тысяч приемников.
«Осенью сорок первого московские школы прекратили работу, и мне делать было нечего, — вспоминал будущий известный экономист Станислав Михайлович Меньшиков. — В конце сентября — начале октября участились бомбежки. Зенитная оборона столицы была неплохой, немецкие самолеты редко прорывались к центру города, но сирены воздушной тревоги звучали каждый час, а то и чаще. Я почти каждый день ходил в небольшой театр кинохроники на Тверском бульваре, но из-за постоянных тревог редко удавалось досмотреть хронику до конца.
Тревоги настолько приелись, что мы практически не ходили в бомбоубежище. Ночью можно был спрятаться под землей на станции метро «Площадь Маяковского». Но раз столкнувшись с тамошней неразберихой, решили туда больше не ходить… В один из дней я увидел, как прожекторы взяли в клещи бомбардировщик и вели его по небу. Зенитки по нему лупили беспрестанно, но «Юнкерс» продолжал гнусно и монотонно гудеть. Было это почти над самой моей головой, но страха я не испытывал и продолжал глазеть. Вдруг раздался вой падающего фугаса, длившийся несколько секунд, раздался мощный взрыв, и от взрывной волны заложило уши.
Наутро я узнал, что эта ночная бомба стерла в порошок небольшой дом на Садовом кольце в километре от нас, где помещалась керосиновая лавка. Все дома вокруг остались целы, а на месте бывшей керосиновой лавки (напротив нынешнего Театра кукол) до сих пор зияет квадратный пустырь…»
В отчете управления НКВД по Москве от 24 ноября 1941 года говорилось:
«За пять месяцев войны на г. Москву было совершено 90 налетов. В результате бомбардировки пострадали 6380 человек, из них: убито — 1327, тяжело ранено — 1931, легко ранено — 3122. От сброшенных зажигательных и фугасных бомб в городе возникло 1539 пожаров, в том числе наиболее крупных — 671. В результате бомбардировки уничтожено 402 жилых дома…
На промышленных объектах возникло 130 пожаров, из них в 40 случаях заводским и фабричным цехам и сооружениям были причинены значительные повреждения. Бомбардировкой разрушено 22 промышленных объекта, из них 3 завода, 12 фабрик и 7 предприятий городского и железнодорожного транспорта…»
Самые крупные пожары вспыхнули на товарной станции Белорусского вокзала, ликеро-водочном заводе на Самокатной улице, на колхозном рынке на Тишинской площади…
«Всего в Москве от зажигательных бомб возник 1141 пожар, — докладывал старший майор госбезопасности Журавлев, — из них на оборонно-промышленных объектах — 24, на объектах военного ведомства — 18, на особо важных — 14…»
Комендант Московского Кремля генерал-майор Николай Кириллович Спиридонов доложил Берии, что одна бомба весом в двести пятьдесят килограммов пробила перекрытие Большого Кремлевского дворца и упала в Георгиевском зале. К счастью, не взорвалась, а развалилась. Неразорвавшаяся термитная бомба была найдена на чердаке Кремлевского дворца. Еще одна неразорвавшаяся фугасная бомба упала в Тайницком саду, в тридцати метрах от Большого Кремлевского дворца. Несколько зажигательных бомб упали в районе Тепловой башни, Комендантской башни и Боровицких ворот. Все они были потушены и особого вреда не причинили.
Николай Спиридонов, начинавший трудовую жизнь мальчиком в магазине ссудно-сберегательного товарищества, служил в пограничных войсках, после окончания Академии имени М.В. Фрунзе в 1938 году из майоров был произведен сразу в комбриги и получил назначение начальником 3-го спецотдела (шифровальная техника) НКВД, а потом столь же неожиданно стал комендантом Кремля.
Заведующая московской поликлиникой № 5 врач Елена Ивановна Сахарова:
«Налеты немца с каждым днем ожесточеннее и длительнее. Вчера был разрушен Большой театр. Бомба упала на улице Горького около телеграфа, в очереди у диетического магазина было много пострадавших и убитых, и все это до воздушной тревоги… Москва имеет необычный вид и настроение: на мостах баррикады, в переулках тоже — Москва готовится к великому бою. Люди ходят с вещами, с заплечными мешками, как будто куда-то уезжают или переезжают…
Привыкнуть к звукам сирены невозможно. Психика людей как-то странно меняется. Самые близкие сообщают о смерти своих родственников равнодушно, констатируя факт, а реакция настоящая приходит потом… Ночи темные, если бы не электрические фонари, которые мы добыли всеми правдами и неправдами, не раз поломали бы себе руки и ноги… Ни на минуту не сомневаюсь, что победа будет наша, но что будет здесь, в Москве? Люди, приезжающие с фронта, говорят, что здесь находиться страшнее, чем на фронте, так как здесь все неожиданно, и не знаешь, где будет сброшена бомба…»
Бомбили не только город, но и область.
— У нас один колхоз имеет четыре переходящих Красных знамени, — рассказывал в обкоме секретарь одного из подмосковных райкомов партии. — Лично мною были проведены и митинг, и собрания колхозников, ибо создалась большая угроза в этом колхозе. После налетов ряд колхозников забирались в леса. В частности, в июле, после серьезного налета на район, ряд колхозников разъехались в так называемые Коробовские леса. Мы собрались туда поехать, чтобы людей вернуть обратно, но оказалось, что был налет, фашистские самолеты сбрасывали на эти леса порядочное количество зажигательных бомб, и колхозники, удравшие туда, увидели, что дело невыгодно, снова вернулись в свой колхоз.
