Если теперь прихлопнем «После бала», мы на долгие годы отобьем у драматургов вкус к темам важным и острым. Да, начальник политотдела изображен мимоходом и приблизительно. Но политотделы существуют всего ничего, да и пафос пьесы в другом.
— В чем же?
— В попытке нащупать и как-то выразить черты человека сегодняшней деревни. Где вы видели на сцене такую деревенскую девушку?
— Но это все — в исполнительском мастерстве Бабановой…
— Только до известной степени. Повод дал драматург. Говорят, если бы в Содоме и Гоморре было по одному праведнику, бог пощадил бы эти грешные города. Погодин — плохой драматург. Если в пьесе есть даже один такой образ, значит, есть в ней рациональное зерно.
В конце концов я сказал:
— Михаил Ефимович, вы — секретарь МК. Обсудите вопрос на бюро, в крайности, вынесите решение опросом. Но без официального решения…
— Хорошо, подумаем, — сказал Михайлов. К этому вопросу он больше не возвращался.
В 1937 году разгорелась острая борьба вокруг оперетты «Свадьба в Малиновке». Мой старший товарищ Сергей Сергеевич Динамов, заведовавший сектором искусств ЦК, считал пьесу и спектакль профанацией темы Гражданской войны. Его поддержало прямое начальство.
Над разрешенным мной спектаклем, подготовленным к двадцатилетию Октября, нависла реальная угроза. И опять-таки Динамов не был целиком не прав. Спектакль давал серьезные поводы для критики. Все же по ряду общих и веских соображений я не мог согласиться с выводами Динамова. А теперь эта пьеса считается едва ли не «советской классикой» опереточного жанра.
В чем же тут было дело?
Сергей Сергеевич Динамов, талантливый шекспировед, человек хорошего вкуса, в прошлом — рабочий парень, тоже вскоре ставший жертвой репрессий, дергался от буффонных выходок исполнителя главной роли Григория Ярона. Ему претила революционная фразеология, препарированная на опереточный лад.
А я говорил Динамову:
— Надо быть последовательными. Если за двадцать лет наши либреттисты и композиторы смогли создать только «вампуку» (так он называл спектакль), значит, жанр этот, данная область театрального творчества чужда социалистическому искусству. Давай тогда закроем театры оперетты. Я же полагаю, что спектакль — добросовестная попытка освоить новый материал. Музыка — мелодичная, выразительная, текст — сносный. Театр — вообще искусство грубоватое, а оперетта — тем паче. Это зрелище площадное, народное. Не надо допускать пошлостей, но буффонада — закономерный элемент этого рода искусства. Не каждый посетитель театра оперетты — Анатоль Франс или даже изощренный искусствовед Сергей Динамов. И надо ли к этому стремиться, чтобы все были Франсами и динамовыми?.. И если человек вместо пивной проведет вечер в оперетте — пусть Григорий Ярон «вытрушивается» как может.
«Свадьбу в Малиновке» я отстоял.
Но покушения на мою самостоятельность и независимость становились все более агрессивными. В МК секретарем по культуре стал человек от культуры очень далекий. А некомпетентные сотрудники Комитета по делам искусств действовали скопом, пытаясь прикрыть свою беспомощность и робость методами артельного руководства. На просмотрах стали появляться все более многочисленные комиссии, пьесы стали читаться десятками инстанций, а окончательное решение их судьбы старались сваливать на ЦК, порой лично на Сталина.
Меня жестоко «прорабатывали» в 1937 году, когда «Правда» писала примерно так: «Выступивший В. Млечин не смог внятно ответить писательской общественности, почему он поставил государственный аппарат на службу извергам советской культуры Афиногенову и Киршону». А «Правду» редактировал тогда мой близкий товарищ. «Литературная газета», которую редактировала моя добрая знакомая Войтинская, или, не помню уже, приятель Субоцкий, разделывала меня в целом подвале.
Меня «драили с песком» за связь с Киршоном и Афиногеновым. Из зала кричал Валентин Катаев: «Не увиливайте! Расскажите, как протаскивали пьесы Афиногенова!», а эстрадные «группкомщики», авторы пошлых куплетов и скабрезных скетчей, вопили, как статисты по команде «Делай шум!», и прятались за чужие спины: халтурщики меня побаивались. Меня не посадили, чему все удивляются и поныне, но все же это был переломный и, безусловно, наиболее драматический период моей жизни…
В 1939 году я ушел, наконец, из Реперткома. Впервые я почувствовал сладостную атмосферу вольной жизни. Не надо на службу, не надо думать о чужих делах, чужих пьесах, смотреть плохие спектакли. Я мог делать что хотел, ездить куда хотел. Впервые побывал в Средней Азии, в Грузии, в Дагестане.
Но недолго музыка играла. Меня упорно сватали в театр — то в Александринку, то к вахтанговцам. В конце концов я пошел в Театр Революции в качестве полноправного и единоличного руководителя, сиречь без так называемого художественного руководителя, в чем и заключалось исключительность моего положения в театре».
Директор театра, как правило, должность в основном административно-хозяйственная. Репертуаром, постановками занимается художественный руководитель или главный режиссер театра. В данном случае все было поручено одному человеку.
В мирных условиях ему довелось проработать всего несколько месяцев.
Когда немцы устремились к столице, директор Театра Революции пытался уйти в московское ополчение… Но это отдельный разговор.
«ТАЙФУН», КОТОРОГО НЕ ЖДАЛИ
Накануне того дня, когда Сталин собирался покинуть Москву, 15 октября 1941 года, он неожиданно поехал в Сокольники в Центральный военный госпиталь навестить раненого генерала Андрея Ивановича Еременко. Невиданное дело! Мало кому вождь оказывал такую честь.
Московское направление прикрывали три фронта — Брянский (командующий Андрей Еременко; 11 сентября, дабы поднять его боевой дух, Андрею Ивановичу присвоили звание генерал-полковника), Западный (командующий Иван Конев, его по тем же соображениям произвели в генерал-полковники) и Резервный (командующий маршал Буденный, его повышать было некуда).
Генерал Еременко сам напросился командовать Брянским фронтом, когда в августе его вызвали к Сталину.
В кремлевском кабинете находились члены Государственного Комитета Обороны. Сталин сказал генералу, что есть две задачи — нужно остановить противника на Брянском направлении и в Крыму. Для этого создаются Брянский фронт и отдельная армия на правах фронта в Крыму. Вождь любезно поинтересовался у Еременко:
— Куда бы вы желали поехать, товарищ Еременко, на Брянский фронт или в Крым?
— Пошлите меня туда, где противник будет применять танки, — предложил Еременко. — Я сам командовал механизированными войсками и знаю тактику их действий.
— Тогда на Брянский фронт. Там будут тяжелые бои, — предупредил Сталин. — Там действует танковая группа Гудериана, так что ваше желание исполнится.
Генерал-полковник Хайнц Гудериан считался создателем немецких танковых войск. На Восточном фронте он командовал танковой армией, наступал на Москву и за успехи был награжден Рыцарским крестом с дубовыми листьями.
