По радио звенели размеренные голоса тайских дикторш, словно кто-то рассказывал бесконечный детский стишок. Проехали мимо американской базы средств электронного слежения, огороженной кольцевым решетчатым забором с полкилометра в диаметре; база, прозванная в округе «слоновьей клеткой», казалась плывущей в тумане. По периметру стояли высокие шесты, а в середине, среди паутины проволочных струн, пылал, словно предчувствие грядущей войны, единственный фонарь, зловещий, как адское пламя. Джерри слышал, что там работает тысяча двести студентов-языковедов, но ни разу не видел ни души.
Нужно было время, чтобы отдохнуть. Завершив дело, он позволил себе отдать целую неделю на расслабление Вряд ли Джерри успел бы собраться с силами быстрее, потому что в душе он был солдатом и привык в знак несогласия просто убираться подальше с глаз. «В начале было дело, любил говорить ему Смайли, цитируя какого-то немецкого поэта, когда на него нападало настроение сыграть роль неудавшегося священника. Эта простая максима стала для Джерри краеугольным камнем его несложной философии. Что человек думает – никого не касается. Важно, что он делает.
Он добрался до Меконга ранним вечером, нашел подходящую деревню и пару дней лениво бродил по берегу реки, волоча за собой сумку и пиная носком кожаного ботинка пустые банки из-под кока-колы. На другом берегу, за горами, похожими на коричневые муравейники, пролегала тропа Хо Ши Мина. С этого самого места Джерри когда-то смотрел, как километрах в пяти отсюда Центральный Лаос бомбили «Б-52». Он вспомнил, как сотрясалась под ногами земля, как то пустело, то полыхало огнем небо, и вдруг понял, нутром почувствовал, каково находиться там, в самом пекле.
Той же ночью Джерри Уэстерби, выражаясь его собственным жизнерадостным языком, «пошел вразнос»; именно этого и ожидали от него «домоправители», хотя, возможно, и не в таких масштабах. В баре на берегу реки, где музыкальный автомат наигрывал забытые мелодии, он пил шотландский виски, попадавший на «черный рынок» из армейского магазина, и ночь за ночью доводил себя до беспамятства. По неосвещенной лестнице он провожал наверх в обшарпанную спальню одну хохочущую девицу за другой, пока наконец не засыпал там крепким сном. На заре он резко, словно от толчка, пробуждался с ясной головой и под крик петухов, плеск лодок на реке заставлял себя подолгу думать о своем друге и наставнике Джордже Смайли. Эти мысли были для Джерри проявлением силы воли и даже покорности. Он просто хотел повторить положения символа веры, а символом веры для него всегда был старина Джордж.
В Саррате всегда очень трезво и с пониманием относились к побудительным мотивам людей, вступающих на путь оперативного агента, и терпеть не могли фанатиков с горящими глазами, которые скалили зубы и рычали «ненавижу коммунизм». Если человек кричит об этом на каждом углу, он, скорее всего, давно спелся с коммунистами. Кого они действительно любили – и Джерри обладал этими чертами, он, собственно говоря, таким и был, – так это парня, который не тратит времени на пустые слова, а просто любит свое дело и знает – хотя упаси его Бог не в меру об этом разглагольствовать, – что правы мы, и только мы. «Мы» было понятием расплывчатым, но для Джерри оно означало «Джордж», и больше никто.
Старина Джордж. Классный парень. С добрым утром.
Он видел Джорджа таким, каким он ему больше всего нравился, таким, каким впервые увидел его в Саррате вскоре после войны. Джерри был еще младшим армейским офицером и скучал донельзя: срок его службы подходил к концу, на горизонте маячил Оскфорд. Курс предназначался для лондонских внештатных сотрудников, тех, кто нахватался отрывочных сведений о всякой всячине и, не поступив на официальную службу в Цирк, завербовался в качестве вспомогательного резерва Джерри уже один раз подавал заявление о приеме на службу с полной рабочей неделей, но отдел кадров Цирка сказал «нет», и это отнюдь не улучшило его настроения. Поэтому, когда Смайли, в тяжелом пальто и очках, вразвалку вошел в отапливаемую керосином аудиторию, Джерри мысленно зевнул и приготовился провести еще пятьдесят минут в смертельной скуке, изучая, где лучше устроить шпионский тайник для связи с резидентом и в качестве практики отправиться на экскурсию на природу, в Рикменсуорт, искать на кладбищах деревья с дуплами. Все нахохотались от души, когда ассистент пытался пригнуть пюпитр на кафедре пониже, чтобы Джордж смог из-за него выглянуть. В конце концов он, немного смущаясь, встал сбоку и заявил, что его сегодняшняя лекция будет посвящена вопросам поддержки курьерской связи на вражеской территории. До Джерри постепенно доходило, что он не читает по учебнику, а рассказывает то, что познал на основе личного опыта; что этот маленький, похожий на сову педант с робким голосом и неуверенными жестами провинившегося школьника отпахал три года в неком немецком городке, где держал в руках все нити солидной агентурной сети, постоянно ожидая, что внезапный стук тяжелого сапога в дверь или удар рукояткой пистолета по лицу ознакомят его со всеми прелестями фашистского допроса.
Когда лекция закончилась, Смайли захотел поговорить с Джерри. Они встретились за столиком в углу опустевшего бара, под оленьими рогами, на которых висела мишень для метания дротиков в цель.
– Очень жаль, что до сих пор мы не смогли использовать вас, – сказал он. – У нас создалось впечатление, что вам предварительно следовало бы побольше поработать на свежем воздухе. – Таким образом, они давали понять, чтодля настоящей работы он еще не созрел. Слишком поздно Джерри вспомнил, что Смайли был в составе отборочной комиссии, завалившей его, и не произнес там ни слова. – Возможно, если вы получите степень и сделаете небольшую карьеру в какой-либо другой области, и они изменят свое мнение. Не теряйте с нами связи, хорошо?
После этого старина Джордж почему-то всегда оказывался поблизости. Он ничему не удивлялся, никогда не терял терпения; спокойно, но твердо он перекраивал жизнь Джерри так, что в конце концов тот душой и телом стал принадлежать Цирку. Империя его отца развалилась – Джордж ждал его с распростертыми объятиями. Его семейная жизнь пошла прахом – Джордж ночи напролет сидел рядом с ним и гладил по голове
– Я всегда был благодарен этой службе за то, что она дала мне возможность платить по счетам, – говорил Смайли. – Уверен, это чувствует каждый. Я думаю, нам не нужно стыдиться того, что за это мы всю жизнь кладем на алтарь. Наверно, я кажусь тебе старомодным?
– Ты говоришь, что нужно делать, я выполняю приказ, – ответил Джерри. – Ты говоришь, куда бить, я наношу удар.
Время еще оставалось. Он это знал. Поездом доехать до Бангкока, сесть там в самолет и отправиться домой – и в худшем случае его ждет разнос за то, что несколько дней он болтался неизвестно где. Домой, сказал он себе. Легко сказать. А куда? Домой в Таскану, в дом на холме, который без Сиротки наполнился тоскливой пустотой? Домой к старушке Пат, извиняться за разбитую чашку? Домой к старому доброму Стаббси, занять ответственнейшую должность литсотрудника, обязанного отвергать поступающие рукописи? Или домой в Цирк: «Мы полагаем, лучше всего вам будет в банковском отделе». Или даже – гениальная мысль – домой в Саррат, учить молодежь, завоевывать умы и сердца новобранцев, а самому совершать полные опасностей поездки на работу из маленького домика в Уотфорде.
