Еще пять шагов фонарик старшего инспектора высвечивал четкие отпечатки носка и пятки, равно как и ромбовидного рисунка на стопе. Сейчас же, при дневном свете, Смайли увидел лишь смутные их очертания. Дождь, отпечатки других ног и шин проехавших здесь без разрешения велосипедистов в значительной степени размыли их. Но ночью, при свете фонарика старшего инспектора, он их отчетливо видел – столь же отчетливо, как и накрытый пластиком труп, лежавший во впадине, где кончались следы.
– А вот теперь, – довольным тоном произнес старший инспектор и остановился – конус света его фонарика падал на развороченный участок земли. – Сколько, вы сказали, ему лет, сэр? – поинтересовался он.
– Я вам этого не говорил, но ему стукнуло шестьдесят девять.
– Прибавьте к этому, насколько мне известно, недавний инфаркт. Так вот, сэр. Сначала он останавливается. Резко. Не спрашивайте почему – возможно, его окликнули. Я полагаю, он что-то услышал, позади. Отметьте, как укорачивается шаг, отметьте положение ног, когда он делает пол-оборота – оглядывается или оборачивается! Словом, он поворачивает назад – вот почему я настаиваю, что он услышал что-то сзади. И, увидев что-то или не увидев – или же услышав или не услышав, – он решает бежать. И припускает вовсю, смотрите! – призывает Смайли инспектор с внезапным энтузиазмом спортсмена. – Шаг стал шире, пятки едва касаются земли. Совсем другой отпечаток – бежит что есть силы. Видно даже, как помогает себе палкой.
* * *
Всматриваясь сейчас, при дневном свете, Смайли уже не может с определенностью ничего сказать, но он видел вчера ночью – и мысленно увидел снова сегодня утром – эти следы от отчаянного взмаха палкой, глубоко, а потом косо вонзавшейся в землю.
* * *
– Сложность в том, – спокойно продолжал комментировать старший инспектор, словно выступая в суде, – что выстрел-то был произведен спереди, верно? А совсем не сзади.
«С обеих сторон, – подумал сейчас Смайли, имея возможность за прошедшие часы все обдумать. – Они его гнали, – думал он, безуспешно пытаясь вспомнить, как такая техника называется на жаргоне Саррата. – Они знали его маршрут, и они его гнали. Тот, который запугивает, находится сзади и гонит объект вперед, а стрелок находится впереди, не замечаемый объектом, пока тот не напарывается на него. Эту истину знают и группы убийства Московского Центра – знают, что даже бывалые агенты будут часами голову ломать над тем, как обезопасить себя сзади или с фланга, какая машина проехала, а какая не проехала, что за улицы они пересекают и в какие дома входят. И однако же в критические моменты не видят опасности, столкнувшись с ней лицом к лицу».
– Все еще бежит, – продолжал старший инспектор, шаг за шагом приближаясь к трупу во впадине. – Заметьте, как чуть удлиняется шаг из-за того, что склон делается круче! И становится беспорядочнее, видите? Ноги так и разлетаются. Бежит, спасая жизнь. В буквальном смысле. И палка по-прежнему в правой руке. Вот тут, видите, он поворачивает, приближается к кромке впадины. Теряет ориентир, что вовсе не удивительно. А теперь вот это. Объясните-ка, если можете!
Свет фонарика задержался на отпечатках ног – их было пять или шесть, сбитых в кучу на очень маленьком пространстве между деревьями, покрытом травой.
– Снова остановился, – объявил старший инспектор, – пожалуй, не столько остановился, сколько запнулся. Не спрашивайте почему. Может, просто оступился. Может, испугался, оказавшись так близко от деревьев. Может, сердце забарахлило – вы ведь говорили, что оно у него паршивое. А затем снова побежал, как прежде.
– Уже с палкой в левой руке, – тихо произнес Смайли.
– Почему? Я задаю себе этот вопрос, сэр, но, возможно, вы знаете ответ. Почему? Он снова что-то услышал? Что-то вспомнил? Почему, спасаясь бегством, он вдруг останавливается, топчется на месте, перебрасывает палку из одной руки в другую и затем снова бежит? Прямиком в объятия того, кто его пристрелил? Если только тот, кто находился позади, не нагнал его тут, не обошел, быть может, между деревьями, то есть не описал полукруга? Какие будут этому объяснения с вашей стороны, мистер Смайли?
Этот вопрос все еще звучал в ушах Смайли, когда они подошли наконец к трупу, лежавшему, словно эмбрион, в своей пластиковой оболочке.
* * *
Но сейчас, утром, Смайли остановился, не дойдя до впадины. Ставя промокшие ботинки как можно тщательнее в оставшиеся следы, он попытался воспроизвести движения старика. И поскольку Смайли делал это в замедленном темпе, явно сосредоточившись, на глазах у двух дам в брюках, прогуливавших своих овчарок, те приняли его за приверженца новой моды в китайской борьбе и соответственно сочли тронутым.
Сначала он поставил ноги рядом, носками вниз к склону. Затем поставил левую ногу вперед, а правую перевернул так, что пальцы были направлены на рощицу молодых сосенок. При этом правое плечо его естественно повернулось вместе с ногой, и инстинкт подсказал ему, что, скорее всего, в этот момент Владимир перехватил палку левой рукой. Но почему? Старший инспектор тоже ведь спросил, зачем он перекладывал палку. Зачем в критический момент своей жизни ему сказал ему, что, скорее всего, в этот момент Владимир перехватил палку левой рукой. Но почему? Старший инспектор тоже ведь спросил, зачем он перекладывал палку. Зачем в критический момент своей жизни ему понадобилось перекладывать палку из правой руки в левую? Безусловно, не для того, чтобы защищаться, поскольку, как помнил Смайли, Владимир не был левшой. Для защиты он только крепче сжал бы палку. Или даже схватил бы ее двумя руками как дубину.
Может быть, он хотел высвободить правую руку? Но для чего?
Почувствовав на этот раз, что за ним наблюдают, Смайли внимательно огляделся и увидел двух мальчуганов в курточках, которые остановились позади и глазели на то, как маленький толстый человек в очках делает какие-то странные выкрутасы ногами. Он строго посмотрел на них, как грозный школьный учитель, и они поспешно убежали прочь.
«Чтобы освободить правую руку, для чего? – повторял про себя Смайли. – И почему затем он снова побежал?»
«Владимир повернулся направо», – подумал Смайли и снова подкрепил свою мысль действием. Владимир повернулся направо. Он стал лицом к рощице, переложил палку в левую руку. Какое-то мгновение, по мнению старшего инспектора, он стоял неподвижно. Затем снова побежал.
«По Московским правилам», – думал Смайли, уставясь на свою правую руку. Он медленно опустил ее в карман плаща. Там было пусто, как и в правом кармане пальто Владимира.
«Может, он хотел что-то написать?» – потешил себя Смайли предположением, которому он старался не давать ходу. Написать, к примеру, с помощью мела? Может, он узнал своего преследователя и хотел где-нибудь начертать его имя или какой-то знак? Но на чем? Не на этих же мокрых стволах? И не на глине, не на опавших листьях, не на гравии! Оглядевшись вокруг, Смайли вдруг обнаружил своеобразие того места, где стоял. Здесь, меж двух деревьев, в самом конце проспекта, где туман особенно сгущался, он практически становился невидимым. Проспект спускался и снова поднимался вверх. Но он и заворачивал, и отсюда из-за деревьев и густых зарослей сосновой рощицы концы проспекта не просматривались. На всем пути, по которому отчаянно бежал в последний раз Владимир, – пути, который он, учтите, хорошо знал, так как пользовался им не раз для подобных встреч, – это место оказалось единственным, с возрастающим удовлетворением понял Смайли, где беглеца не мог видеть ни тот, что находился впереди, ни тот, что позади.
