– Не знаю. Оно достоверное. Тот, кто его написал, хорошо подготовился.
– Вероятно, лучший друг Фревина, – сказал Барр, будто лучшие друзья именно этим и славились.
– Он правильно назвал время работы Модрияна и верно указал доступ Фревина, – сказал я. – Он знаком с порядком проведения проверок лояльности.
– Однако не произведение искусства, не так ли? Особенно если вы во все посвящены? Весьма вероятно, его коллега. Или его девушка. О чем вы хотите меня спросить?
Я не ожидал такого скорострельного допроса. За шесть месяцев пребывания в Отделе я поотвык от спешки.
– Полагаю, мне нужно бы знать, хотите ли вы, чтобы я занялся этим делом, – сказал я.
– А почему мне этого не хотеть?
– Это за пределами обычной компетенции Отдела. У Фревина потрясающий доступ. Его подразделение занимается пересылкой самых деликатных материалов Уайтхолла. Я подумал, что вы, возможно, предпочтете передать это дело Службе безопасности.
– Почему?
– Это по их части. Если за этим вообще что-то кроется, то это точно по их департаменту.
– Это наша информация, наш подарок судьбы, наше письмо, – возразил Барр с прямотой, тайно согревшей мне сердце. – Ну их к черту. Узнаем, с чем имеем дело, и тогда решим, к кому обращаться. Эти святоши по ту сторону парка только и думают, как бы возбудить дело да медали раздать. Разведданные собираем, как для базара. Если Фревин – агент, может, стоит дать ему поработать, а потом перевербовать? Может, он приведет с собой и братца Модрияна из Москвы. Кто знает? Но то, что эти деятели из безопасности не знают, это уж точно.
– Тогда не передать ли вам это дело Русскому Дому? – упрямился я.
– А зачем?
Я полагал, что предстану перед ним в непривлекательном виде, так как он все еще находился в том возрасте, когда неудача считается явлением безнравственным. Но он, по-моему, все-таки хотел узнать, почему не должен на меня рассчитывать.
– Отдел по положению не может выполнять оперативных функций, – пояснил я. – Мы существуем для вывески и выслушиваем одиноких. Нам не положено проводить тайные расследования или содержать агентов. Мы не имеем права заниматься подозреваемыми с допуском, как у Фревина.
– Вы ведь можете прослушивать его разговоры по телефону, верно?
– Да, если получу на это ордер.
– Организовать слежку тоже можете, верно? Говорят, вам раньше доводилось это делать.
– Могу, но только по вашему личному распоряжению.
– Ну, скажем, я его дам. Отдел ведь имеет право запросить характеристику. Изобразите из себя этакого мистера Трудягу. По всем данным, вам это неплохо удается. Речь идет о проверке благонадежности, так ведь? А у Фревина подошло время проверки, верно? Так вот и займитесь им.
– В случаях проверки Отдел обязан заранее согласовать все запросы со Службой безопасности.
– Считайте, что это сделано.
– Не могу, пока не получу письменного подтверждения.
– Можете. Вы не какой-нибудь халтурщик. Вы – великий Нед. Вы нарушили столько же правил, сколько и соблюли, – я все о вас прочитал. К тому же вы лично знаете Модрияна.
– Знаю, да не очень.
– То есть?
– Один раз с ним поужинал и один раз играл с ним в скуош. Едва ли можно сказать, что я знаю его.
– В скуош – где?
– В “Ланздауне”
.
– Как это произошло?
– Модрияна нам официально представили как связного посольства с Московским центром. Я пытался договориться с ним по поводу Барли Блейра. Насчет обмена.
– Почему не удалось?
– Барли не согласился принять наше предложение. Он тогда уже заключил собственную сделку. Ему была нужна его женщина, а не мы.
– Как он играл?
– Ловко.
– Вы его обыграли?
– Да.
Он прервал свой допрос и внимательно оглядел меня. Казалось, что тебя изучает младенец.
– Вы с этим справитесь, верно? У вас ведь сейчас обстановка не очень напряженная? В свое время вам кое-что удавалось. К тому же у вас есть сердце, чем мало кто может похвалиться в этом заведении.
– А почему она должна быть напряженной?
Ответа не последовало. Вернее, он ответил не сразу. Похоже, он что-то пережевывал, прежде чем ответить.
– Господи, да кто в наши дни верит в женитьбу? – заявил он. Его провинциальный акцент стал гуще. Казалось, он отпустил вожжи. – Хотите жить со своей женщиной, живите на здоровье, вот вам мой совет. Мы ее проверили, и ею никто не интересуется, она не террористка и не наркоманка какая-нибудь, так чего вы боитесь? Это приличная девушка из приличной семьи, и вам просто повезло. Так беретесь вы за это дело или нет?
Какое-то мгновение я не знал, что ответить. Не было ничего удивительного в том, что Барр знал о моей связи с Салли. В нашем мире о подобных делах лучше заявлять самому, пока на тебя не заявили другие, и поэтому я уже прошел через обязательное собеседование с Кадровиком. Нет, меня поразило умение Барра придать этому личный характер и то, как быстро он проник мне в душу.
– Если вы прикроете меня и дадите полномочия, то, конечно, берусь, – ответил я.
– Тогда приступайте. Держите меня в курсе, но не злоупотребляйте и не темните: о неприятностях всегда говорите напрямик. Он – человек без качеств, этот наш Сирил. Вы читали Роберта Мусила, полагаю?
– Боюсь, что нет.
Он старательно открывал папку Фревина. Я говорю “старательно”, потому что создавалось впечатление, будто его пухлые ручки прежде никогда ничем не занимались: посмотрим, как открывается эта папка, а сейчас обратимся к этому странному предмету под названием “карандаш”.
– У него нет хобби, никаких известных нам увлечений, кроме музыки, нет жены, нет подруги, нет родителей, нет беспокойства по поводу денег, нет у бедняги даже никаких странных сексуальных наклонностей, – жаловался Барр, перебирая страницы досье. (Когда он успел прочитать его, спрашивал я себя. Наверное, рано утром.) – И как, черт побери, может человек с вашим опытом, имеющий дело с современной цивилизацией и ее бедами… как он может не воспользоваться мудростью Роберта Мусила, это вопрос, на который я потребую ответа в более спокойное время. – Он послюнявил палец и перевернул следующую страницу. – Их было пятеро, – продолжал он.
– Мне кажется, он был единственным ребенком.
– Не братьев и сестер, чудак, а на работе. В этом дурацком шифровальном бюро пять сотрудников, а он – один из них. Все они занимаются одним делом, у всех одно звание, все работают давно, и у всех одинаковые грязные мыслишки. – Он впервые посмотрел мне прямо в глаза. – Если он виноват, то каковы его мотивы? Автор об этом не говорит. Забавно. Обычно говорят… Скука, как по-вашему? Скука и жадность – вот и все оставшиеся нынче мотивы. И сведение счетов, конечно, но это – вечное. – Он вновь обратился к папке. – Сирил единственный среди них неженатый, вы обратили внимание? Он с червоточинкой. Так же как и я, да и вы. Мы – одного поля ягоды. Вопрос в том, что в тебе берет верх. У него нет волос, видите? – Передо мной промелькнула фотография Фревина, и он продолжал: – Но, полагаю, быть лысым – преступление не более тяжкое, чем быть женатым. Уж я-то знаю – был женат трижды, и это не предел. Донос необычный, верно? Поэтому вы здесь. Автор письма знает, о чем говорит. Как по-вашему, не Модриян ли его написал?
