Она попросила принести еще лотки. Прилавок был завален роскошными стразовыми тиарами, браслетами и кольцами. Выбрав колье, состоящее из трех рядов искусственных рубинов, она приложила его к шее, потом взяла зеркальце, чтобы собой полюбоваться.
Может, мне показалось? Да нет же! Она взяла зеркало, чтобы посмотреть на обезьяну и на нас! Сначала один темный глаз, затем другой, направленные прямо в нашу сторону; потом оба вместе, предупреждающие нас, умоляющие, – и только после этого она положила зеркало, повернулась к нам спиной и метнулась как бы в ярости вдоль стеклянного прилавка, где ее уже ждал новый лоток с бижутерией.
В тот же самый момент араб-обезьяна сделал шаг вперед, и я увидел, как его рука потянулась за пазуху пальто. Отбросив всякую осторожность, я тоже шагнул вперед, отводя правую руку назад, согнув на ней пальцы так, что ладонь находилась параллельно полу в лучших традициях Сэррата. Я решил так: локтем в район сердца, затем ребром ладони по верхней губе, где носовой хрящ соединяется с верхней челюстью. Здесь расположено очень сложное сплетение нервов, и хорошо нацеленным ударом можно на некоторое время обездвижить жертву. Араб-обезьяна открыл рот, чтобы вздохнуть. Я ожидал, что сейчас вырвется мольба Аллаху или, может, он прокричит лозунг какой-нибудь секты фундаменталистов, хотя я теперь не уверен в том, что в те дни нас волновали арабы-фундаменталисты и что мы вообще о них знали. Я тотчас же решился крикнуть сам, и не только затем, чтобы сбить его с толку, но и потому, что глубокий вздох увеличит силу моего удара, насытив кислородом кровеносную систему. В тот самый момент, когда я набирал воздуха, я почувствовал, как Монти, словно железным обручем, сжал мне запястье и какой-то необъяснимой силой обездвижил меня, снова подтащив к себе.
– Не делай этого, сынок, этот господин был впереди тебя, – сказал он обыкновенным голосом. – Ему необходимо выполнить кое-какое секретное дело, ведь так, сэр?
Это было действительно так. И пока я не понял, что к чему, Монти не ослабил своей хватки. Араб-обезьяна говорил. Не с Пандой, не с ее окружением, а с двумя дежурными администраторами в полосатых брюках. Сначала они, склонив головы, слушали его снисходительно, потом, обратив свои взоры на Панду, с изумлением и интересом.
– Увы, господа. Ее Королевское Высочество предпочитает обходиться без формальностей, делая свои покупки, понимаете? – говорил он. – Скажем так, без всяких квитанций и упаковок, это неудобно. Она сама себе хозяйка. Три-четыре года назад она торговалась лучше всех. Да-да. Она могла выторговать скидку на все, что ей хотелось купить. Но сейчас, с возрастом, она в буквальном смысле слова берет вещь в свои руки, понимаете? Или, господа, если можно так выразиться, к себе в рукава. Поэтому я уполномочен Его Королевским Высочеством с максимальной щедростью оплачивать подобные неофициальные покупки, конечно, при том понимании, господа, что до общественности не должно дойти даже намека на это, ни устного, ни письменного, если я понятно выражаюсь.
И вот он вытащил из кармана не ужасный автоматический “вальтер”, не автомат Хеклера и Коха и даже не один из наших любимых стандартных 9-миллиметровых “браунингов”, а бумажник из тисненой марокканской кожи, набитый хозяйскими купюрами всех достоинств.
– Кажется, я насчитал три изящных кольца, сэр, в том числе одно с искусственным изумрудом, одно с белым стразом, а также, господа, ожерелье из искусственных рубинов в три нитки. Желание Его Королевского Высочества заключается в том, чтобы мы по-благородному уладили все неудобства, которые, возможно, причинены вашим замечательным сотрудникам, понимаете? А также выплатили комиссионные лично вам в силу уже достигнутой между нами договоренности по поводу неразглашения.
Захват Монти наконец-то ослаб, и, когда мы направлялись к залу, я осмелился взглянуть на Монти. К моему великому облегчению, я увидел, что выражение его лица было хотя и задумчивым, но удивительно мягким.
– В этом-то, Нед, вся беда нашей работы, – с чувством удовлетворения объяснял он, впервые называя меня по имени. – Жизнь глядит в одну сторону, мы – в другую. Мне и самому иногда нравится настоящий враг, и я готов это признать. Однако таких не сразу найдешь. Очень много вокруг хороших ребят.
Глава 3
– А теперь, пожалуйста, запомните, – благочестиво призывал Смайли своих молодых слушателей, таким же тоном он мог предложить им перед уходом положить свои деньги в кружку для пожертвований, – что англичанин или, если позволите, англичанка, получившие образование частным образом, – самые что ни на есть отъявленные лицемеры. – Он подождал, пока утихнет смех. – Так было, так есть и так будет до тех пор, пока сохраняется наша позорная система образования. Никто не сможет так, как эти лицемеры, очаровать вас красноречием, скрыть от вас свои чувства, умело замести следы или с большим трудом признаться, что вел себя как дурак. Никто не ведет себя более отважно, когда до смерти напуган, и никто, кроме них, не делает счастливую мину, когда ему жутко плохо. И никто, кроме вашего англичанина или англичанки с открытой натурой из так называемых привилегированных классов, не сможет, ненавидя вас, вам же и польстить больше всех. У него может случиться нервный срыв в 12 баллов по шкале Рихтера, пока он стоит рядом с вами в очереди на автобус, и, пусть даже вы будете его лучшим другом, вы так ничего и не заметите. Поэтому-то некоторые из наших лучших офицеров оказываются худшими. А наши худшие – лучшими. Именно поэтому самым непростым агентом, с которым вам когда-либо придется столкнуться, будете вы сами.
Вне всякого сомнения, Смайли, говоря об этом, подразумевал величайшего среди всех нас обманщика Билла Хейдона. Но мне казалось, он говорил о Бене и еще, пусть это трудно признать, о молодом Неде, а может, и о старом тоже.
Была середина того дня, когда мне не удалось принести в жертву охранника Панды. Вернувшись к себе в квартиру в Баттерси усталым и удрученным, я увидел, что дверь на защелке, а два человека в серых костюмах просматривают бумаги в моем столе.
Когда я вломился, они еле удостоили меня взглядом. Ближним ко мне был Кадровик, а вторым – похожий на сову коротконогий и толстый человек без возраста, в круглых очках, который посмотрел на меня с этаким зловещим сочувствием.
– Когда последний раз ты контактировал со своим другом Кавендишем? – спросил Кадровик, едва взглянув на меня и возвращаясь к моим бумагам.
– Это ваш друг, не так ли? – печально сказал похожий на сову, пока я пытался взять себя в руки. – Бен? Арно? Как вы его зовете?
– Да. Друг. Бен. А в чем дело?
– И когда же ты последний раз с ним общался? – повторил вопрос Кадровик, отодвигая в сторону пачку писем от моей бывшей подружки. – Он звонит тебе? Как вы связываетесь?
– Неделю назад я получил от него открытку. А что?
– Где она?
– Не знаю. Я уничтожил ее. А может, она в столе. Очень прошу, скажите, что, собственно, происходит?
– Уничтожил ее?
– Выбросил.
– “Уничтожил” звучит очень нарочито, не правда ли? Как она выглядела? – сказал Кадровик, выдвигая другой ящик. – Оставайся, где стоишь.
