– Поль отбывает семь лет в Барбадосе за то, что вломился в банк. Что в них вселяется, Нед? Ведь он шага неверного не сделал, когда служил наблюдателем. Никогда не опаздывал, никогда не подделывал расходы, приличная память, приличный глаз, хороший нос. А сколько мы дверей взломали. Лондон, центральные графства и Мидлендс, борцы за гражданские права, сторонники разоружения, партии, отбившиеся от рук дипломаты – все мы делали. Хоть раз Поль попался? Ни разу. Но как только он ушел от нас, сразу все полезло наружу: вдруг все выкладывает в баре мужику-соседу. Мне кажется, им так и хочется попасться, вот мое мнение. После стольких лет пребывания в безвестности им, наверное, требуется признание.
Он отхлебнул чаю.
– Другое увлечение Сирила, кроме музыки, – это радио. Он любит радио. Насколько нам известно, только принимает, учти. Но у него один из этих мощных немецких приемников с тонкой настройкой и большими динамиками по бокам. Он не здесь его покупал, потому что, когда что-то сломалось, местной мастерской пришлось отправить его в Висбаден. На ремонт ушли три месяца и куча денег. У него нет машины – не очень их жалует. За покупками ездит на автобусе в субботу утром, предпочитает сидеть дома – кроме поездок в Австрию на Рождество. Никаких домашних животных, ни с кем не общается. Развлечений никаких. Не принимает ни гостей, ни соседей, не получает никакой почты, кроме счетов, счета оплачивает вовремя, не голосует, в церковь не ходит, телевизора не имеет. Женщина, которая делает у него уборку, говорит, что он много читает, преимущественно толстые книги. Она бывает у него только раз в неделю, обычно в его отсутствие, и мы не решились познакомиться с ней поближе. Для нее толстая книга – это все, что толще брошюрки для изучающих Библию. У него скромные телефонные счета. Он вложил шесть тысяч в строительную компанию, у него свой дом, надежный счет в банке – от шести до четырнадцати тысяч, – который сокращается примерно до двухсот фунтов во время Рождественских каникул.
Чувство Монти-собственника вынудило нас сделать еще одно отступление, на сей раз речь пошла о детях. Мой сын Адриан, сказал я, только что выиграл в Кембридже конкурс на стипендию по изучению современного языка. На Монти это произвело сильное впечатление. Его единственный сын недавно отлично сдал экзамены по юриспруденции. Мы оба решили, что ради детей и стоит жить.
– Модриян, – сказал я, когда наконец с формальностями было покончено, – Сергей.
– Я хорошо помню этого джентльмена, Нед. Мы все помним. Мы, бывало, сутками за ним ходили. Кроме Рождества, естественно, когда он отправлялся домой… Постой! Ты подумал о том же, о чем и я? На Рождество мы все уходим в отпуск?
– Такая мысль пришла мне в голову, – согласился я.
– С Модрияном мы не церемонились, во всяком случае, скоро перестали. Ну и скользкий он был, как угорь. Порой ему просто всыпать хотелось, ей-ей. Поль Скордено однажды на него так разозлился, что проколол ему покрышку возле музея Виктории и Альберта, пока тот забирал внутри почту. Я так и не включил это в отчет, не решился.
– Правда ли, Монти, что Модриян тоже оказался любителем оперы?
Глаза Монти округлились, и мне представилось редкое удовольствие видеть его удивленным.
– О господи, Нед, – воскликнул он. – О боже, боже. Ты прав. У Сергея был абонемент в Ковент-Гарден, верно. Как и у Сирила. Мы, наверно, не менее десяти раз вели его туда и оттуда. Будь он подобрее к людям, то на такси бы ездил, но нет. Ему нравилось изматывать нас в городском транспорте.
– Если бы можно было узнать, на какие спектакли он ходил и где сидел, если бы только узнать, мы сопоставили бы это с выходами в оперу Фревина.
Монти впал в театральное молчание. Он нахмурился, а затем почесал затылок.
– Не кажется ли тебе, что все получается как-то слишком легко? – спросил он. – У меня всегда возникают подозрения, если все вдруг укладывается в симпатичную схему, а у тебя?
“Я не уложусь в твою схему, – сказала мне накануне вечером Салли. – Схемы для того и существуют, чтобы их разрушать”.
* * *
– Он поет, Нед, – промурлыкала Мэри Ласселс, размещая белые тюльпаны в банке из-под солений. – Он все время поет. Ночью, днем – не важно. По-моему, он работает не по призванию.
Мэри бледна, как ночная сиделка, и так же предана делу. Добродетель освещала ее ненапудренное лицо и сияла в ясных глазах. Седая прядь – признак слишком раннего вдовства – украшала ее короткую стрижку.
Из многих призваний, составляющих сверхмир разведки, ни одно не требует такой абсолютной преданности, как преданность сестринской общины слухачек. Мужчины для этого не годятся. Когда речь идет о чужих судьбах, только женщины способны на такую страстную отдачу. Обреченные трудиться в подвалах без окон, среди массы серых проводов и нагромождения магнитофонов русского образца, они занимают часть преисподней, населенную невидимками, жизнь которых им известна лучше, чем жизнь собственных близких друзей и родственников. Они никогда не видят своих подопечных, никогда с ними не встречаются, никогда не прикасаются к ним и не спят с ними. Но эти тайные любовницы испытывают на себе всю силу их личностей. Благодаря микрофонам или телефонам они слышат, как те уговаривают друг друга, рыдают, едят, курят, спорят и совокупляются. Они слышат, как те готовят пищу, рыгают, храпят и волнуются. Они терпеливо выслушивают их детей, родственников и нянек, так же как сносят их телевизионные пристрастия. А в наши дни они уже ездят с ними в машинах, сопровождают по магазинам, сидят в кафе и у игровых автоматов. Они – тайные участники нашего дела.
Передав мне пару наушников, Мэри надела свои и, подперев подбородок руками, закрыла глаза, чтобы лучше слышать. Так я впервые услышал голос Сирила Фревина, напевающего мелодию из “Турандот”, а Мэри Ласселс тем временем, сидя с закрытыми глазами, зачарованно улыбалась. У него был мягкий голос, который, несомненно, нравился Мэри и был приятен даже моему неискушенному уху.
Я выпрямился. Пение прекратилось. Где-то в глубине комнаты послышался женский голос, затем мужской, и говорили они по-русски.
– Мэри, кто там, черт побери?
– Его учителя, дорогой. Ольга и Борис с московского радио, пять раз в неделю, ровно в шесть утра. Это вчерашняя запись.
– Вы хотите сказать, что он самостоятельно изучает русский?
– Ну, он слушает, дорогой. А сколько остается в его головке, трудно сказать. Каждое утро ровно в шесть Сирил слушает Ольгу и Бориса. Сегодня они побывают в Кремле. Вчера ходили за покупками в ГУМ.
Я слышал, как Фревин бормотал что-то нечленораздельное, сидя в ванне. Я слышал, как он воскликнул “мама”, ворочаясь ночью в своей постели. “ФРЕВИН Элла, – вспомнил я, – нет в живых, мать ФРЕВИНА Сирила Артура, см.” Не могу понять, зачем регистратура заводит досье на покойных родственников подозреваемых шпионов.
Я слышал, как он отчитывал кого-то из технического отдела “Бритиш телеком” после того, как прождал положенные двадцать минут, пока его с ними соединили. Голос его звучал резко, с неожиданными эмфазами.
