– Прошу прощения, – начал он, что уже было неправдой. – Мне послышалось или вы действительно апеллировали к моей совести? Хорошо. Отлично. Сделаю официальное заявление. Не против? Начинаем. Пункт первый. Вообще-то только один пункт и есть. Мне насрать. Разница между мной и остальными такова: я это признаю. Если орда черномазых – да, я сказал – черномазых и не оговорился – черномазых, – если эти черномазые завтра перестреляют друг друга с помощью моих игрушек, а я на этом кое-что заработаю, то лучшего мне не надо. Потому что, если не я продам им товар, то продаст кто-нибудь другой. Правительство раньше понимало это. А коль они дают теперь слабину, то это их головная боль. Пункт второй. Вопрос: слышали, чем сейчас занимаются молодцы из табачного бизнеса? Забивают высокотоксичный табак этим волосатым: он-де развивает похоть и лечит простуду. И что эти молодцы? Думаете, сидят дома и страдают, что туземцы заболевают раком легких? Как бы не так. Хорошо подать товар умеют – и точка. Возьмите наркотики. Вам лично не нравятся. Вам они не нужны. Ладно. Если есть добровольный продавец и добровольный покупатель, мой вам совет: отойдите в сторонку, пусть столкуются между собой, и привет им горячий. Если не помрут от наркотиков, то окочурятся от загрязненной атмосферы или поджарятся от глобального потепления. Говорите, британец. Между прочим, горжусь этим. Горжусь также своей школой. Умением владычествовать. Эта традиция по наследству передается. Если кто мне перечит, я того ломаю. Или он ломает меня. Дисциплина, кстати, тоже имеет значение. Порядок. Брать на себя ответственность за свой класс и воспитание, побеждать иностранца на его поле. Думал, вы-то уж точно в эту игру играете. Видно, ошибся. Нарушена связь. Что беспокоит, так это качество жизни. Этой жизни. Точнее, ее нормы. Старый мир – наплевать. Эти нормы. Напыщенный, думаете. Пусть я напыщенный. Хрен с вами. Я – фараон, верно? Если нужно, чтобы несколько тысяч рабов погибли на строительстве моей пирамиды, пускай. Такова природа. А если они сумеют заставить меня помереть за их хренову пирамиду, честь им и хвала. Знаете, что у меня в подвале? Железные кольца. Ржавые железные кольца, встроенные в стены, когда сооружался этот дом. Знаете, кому они предназначались? Рабам. Это – тоже природа. Бывший владелец дома, тот, кто его построил, человек, который заплатил за него, человек, который послал архитектора в Италию учиться ремеслу, этот человек был владельцем рабов, и жили они у него в подвале. Думаете, сейчас нет рабов? Думаете, капитал не зависит от рабов? Боже правый, чему вас только учат? Обычно не люблю философствовать, но, боюсь, не люблю и когда мне читают мораль. Этого не потерплю, понимаете. Во всяком случае, не в своем доме, благодарю покорно. Это меня раздражает. Вообще-то зря я не завожусь, знаменит своей выдержкой. Но имею свой взгляд на природу: даю людям работу, беру свою долю.
Я промолчал, и это – тоже на пленке.
Что можно сказать, когда имеешь дело с абсолютной категорией? Всю свою жизнь я боролся против зла, возведенного в устои. У него было название и нередко была страна обитания. У него были общественное предназначение и общественная цель. Но зло, стоявшее передо мной сейчас, было страшным младенцем из нашей собственной среды, и я в свою очередь тоже превратился в младенца, обезоруженного, безмолвного младенца, которого предали. В какой-то момент я подумал, что всю свою жизнь я боролся не с тем врагом. Затем мне показалось, что Брэдшо лично похитил плоды моей победы. Я вспомнил афоризм Смайли о том, что праведные люди терпят поражение в “холодной войне”, а неправедные побеждают, и хотел было повторить его в обидной для Брэдшо форме, но потом решил, что все это было бы впустую. Я хотел было сказать, что после поражения коммунизма нам надо приняться за капитализм, но я не это имел в виду: зло не в системе, а в человеке. К тому же тут он вдруг поинтересовался, не пожелаю ли я остаться на ужин; я вежливо отклонил предложение и уехал.
Как бы то ни было, на ужин меня пригласил Барр, и мне приятно сказать, что помню о нем довольно мало. Через два дня я сдал свой пропуск в Управление.
* * *
Смотришь на свое лицо и не узнаешь самого себя. Вспоминаешь, куда девалась любовь, что нашел, чего добивался. Хочется сказать: “Я поразил дракона, и мир стал безопаснее”. Но не можешь, пока не можешь. Вероятно, я не смог бы никогда.
Мы с Мейбл живем хорошо. Не сожалеем о том, чего нельзя изменить. Не ссоримся. Мы – цивилизованные люди. Купили коттедж на побережье. За ним протянулся участок, которым мне хочется заняться, посадить деревья и сделать аллею с видом на море. Я участвую в работе парусного клуба для детей из бедных семей; мы привозим их из Хэкни, и детишкам здесь нравится. Меня собираются выдвинуть в местный совет. Мейбл посещает церковь. Время от времени я езжу в Голландию, где у меня несколько родственников.
Иногда нас навещает Барр. Это мне в нем нравится. Он хорошо ладит с Мейбл, что не удивительно. Не пытается умничать. Болтает с ней о ее акварелях. Не высказывает суждений. Мы открываем бутылку, готовим цыпленка. Он рассказывает мне последние новости и возвращается в Лондон. О Смайли ни слуха, ни духа, но этого он и хотел. Ему ненавистна ностальгия, несмотря даже на то, что он – часть ностальгии других.
На самом деле отставки как таковой не существует. Порой слишком много знаешь, а справиться с этим не можешь; по-моему, все дело в возрасте. Я много читаю. Разговариваю с людьми, езжу в автобусах. Я – новичок в этом открытом мире, но я его познаю.
