— Незабываемый полет, командир! Над ночным Лондоном! Поднимай жопу, быстро!
Макси, который уже сделал три широких шага к вертолету, развернулся. Его противогазная сумка билась о бедро. Оттолкнув Антона, он сунулся внутрь микроавтобуса.
— Проблемы, старик?
— Вон там мой дом, сэр. Чуть дальше по улице, метрах в пятиста. Мы с женой там живем. Сегодня ее вечер, — принялся я объяснять, в замешательстве опять позабыв, что по легенде живу в почтовом ящике.
— Что значит “ее вечер”, старик?
— Торжество в ее честь, сэр. Повышение. По службе. Она первоклассный журналист.
— Ладно, и что теперь? С нами поедешь или побежишь домой к мамочке, а нас бросишь в говне копаться?
На выручку мне поспешила гротескная фигура Порно-Торна, а с нею и все предыдущие Торны, и все ужины, которые я, выражаясь образно, выкидывал на помойку — или не решался выкинуть. Как и следовало ожидать, меня накрыл внезапный перепад настроения и волной захлестнул стыд, что в минуту слабости моя приверженность высоким идеалам уступила мелочному беспокойству. И следом за Макси, в сопровождении Бенни и Антона, я ринулся вперед, к ожидавшему нас вертолету. Исполин Бенни подтолкнул меня вверх по ступенькам в распахнутый люк, Антон усадил на место у окна, а сам устроился рядом. Макси вклинился спереди, возле пилота, водрузив на голову наушники.
И вдруг мы все будто оказались на всамделишном “Фраме”! Под нами быстро уплыла вниз электростанция Баттерси, а с ней и улица Принца Уэльского. Поднявшись метров на двести над обыденной жизнью, мы заложили вираж на север. Остались позади вереницы ползущих гуськом автомобилей на Парк-лейн, я глянул вниз, на крикетный стадион “Лорде”, но никто сегодня не играл. И вдруг, с восторгом и болью в сердце, я увидел ту самую больницу, где вчера вечером, у постели умирающего, вновь возродился к жизни. Я смотрел на нее, выворачивая шею, пока она не пропала вдали за горизонтом. Мои глаза наполнились слезами, я прикрыл их и, наверное, на несколько минут провалился в сон, потому что, когда снова разомкнул веки, навстречу нам поднимались огни Лутонского аэропорта, а меня обуревало единственное желание — во что бы то ни стало позвонить Ханне.
* * *
Теперь я знаю, что у каждого аэропорта есть светлая и темная стороны. Где-то вдали приземлялись и взлетали обычные пассажирские самолеты, а тут, пока мы почти бегом пересекали огороженную колючей проволокой полосу, самым громким звуком был стук моих ботинок с чужой ноги по бетону. Со всех сторон наваливался влажный сумрак. Перед нами виднелся зеленый ангар, утопленный среди земляных валов, его двери были приветливо распахнуты нам навстречу. Обстановка внутри напоминала армейскую учебку: человек восемь дюжих парней, все белые, в спортивной одежде, стояли с вещмешками у ног. Макси обошел их всех, кого-то похлопал по спине, с кем-то обменялся двойным рукопожатием на африканский манер. Я огляделся в поисках телефона-автомата, но ни одного не обнаружил. Да и мелочь всю у меня забрали.
— Где Паук, мать его растак?
— С минуты на минуту будет, Шкипер, — почтительно ответил Антон. — Говорит, его фургон плетется, как подстреленный.
Приметив дверь с надписью “Посторонним вход воспрещен”, я заглянул в комнату за нею. И там не было телефона. Выйдя оттуда, увидел, что Макси разговаривает в углу с каким-то мужчиной в черном берете набекрень и длинном плаще: он прижимал к себе портфель с таким видом, будто страдал хроническим расстройством пищеварения. Они пытались разговаривать по-французски. Макси верно определил свой уровень — ниже плинтуса. Может, его собеседник и есть таинственный Филип — или Филипп? Но разбираться в этом у меня не было ни времени, ни желания. Парень в тренировочном костюме собирал у всех мобильники, наклеивал на них ярлычки и кидал в картонный ящик, выдавая взамен гардеробные номерки. С каждым исчезающим в ящике телефоном мои шансы дозвониться Ханне уменьшались.
И я воззвал к Антону:
— Извини, мне надо бы срочно позвонить.
— Кому это, командир?
— Жене.
— А на кой нам ей вообще звонить, интересно знать? Я со своей уже лет восемь не разговаривал.
— У нас большое горе. Близкий друг заболел. Она у постели. Жена, в смысле… В больнице. Ухаживает за ним. Он при смерти.
Макси оставил своего француза, чтобы присоединиться к нашему разговору. От него, похоже, ничто не ускользало.
— При смерти? Где?
— В больнице, сэр.
— Что с ним?
— Острое заболевание крови. Слишком далеко зашло, спасти не могут.
— Да, от такого подыхать хреново. В какой больнице?
— В окружной, Северного Лондона.
— Государственная или частная?
— Государственная. С частными отделениями. Там целый этаж отведен под заболевания крови.
— Ему бы годик еще протянуть. Умирающим вечно годика не хватает… Этому небось тоже?
— Он ничего такого не говорил, сэр. Во всяком случае, я не слышал.
— А глотать еще может?
Я вспомнил вонь денатурата изо рта Жан-Пьера. Да, что-что, а глотать он еще мог.
— Мой совет: дайте дозу. Растворимый аспирин, это верняк, целую упаковку. Потом упаковку ему под подушку, и отпечатки пальцев стереть. Мобильник есть, Антон?
— Вот, Шкипер.
— Пусть позвонит, потом отдашь ребятам. Во время операции мобилы запрещены. Курить — тоже! — рявкнул он на все помещение. — Слышите, последняя, на хер, затяжка. Всё, потушили бычки!
— Мне нужно побыть одному, — сказал я Антону, как только Макси отошел.
— Всем нужно, ком, — согласился он, но с места не сдвинулся.
Я снял твидовый пиджак и закатал левый рукав рубашки, обнажив номер телефона больницы и добавочный в отделении Ханны, которые она записала прямо на коже вынутым из-за уха фломастером. Я набрал номер, и мелодичный ямайский голос пропел:
— Отделение тропических болезней.
— Здравствуй, Грейс, — бодро сказал я. — Я по поводу пациента по имени Жан-Пьер. Ханна, наверное, около него. Можно с ней поговорить?
— Сальво, ты? — Мое сердце забилось сильнее. — Это ведь ты, Сальво? Переводчик?
— Да-да, и я бы хотел поговорить с Ханной… — Я прижал трубку поплотнее к уху, чтоб Антон не подслушал лишнего. — Я по личному вопросу, и дело довольно срочное. Будь так любезна, позови ее к телефону. Просто скажи ей, что это… — чуть было не ляпнул “Сальво”, но в последний момент прикусил язык, — что это я, — произнес я, улыбнувшись Антону.
Грейс, в отличие от Ханны, передвигалась в поистине африканском темпе. То есть если что-либо и стоит делать, то делать это надо медленно.
— Ханна занята, Сальво, — жалобно выдала она наконец.
То есть как это — занята? С кем? Сейчас? Я испробовал на ней приказной тон Макси.
