— А вот ниже, — я теперь глядел вниз, на его правую ладонь, — под ватерлинией у нас девять десятых айсберга, то есть все остальные твои языки. Ты ведь сможешь притвориться, а? Ничего сложного, если взять себя в руки и постараться.
С этими словами Макси сунул в рот еще один крекер, дожидаясь, пока до меня дойдет.
— И все-таки, Шкипер, я, кажется, не совсем понимаю, — признался я.
— Хорош ломаться, Синклер, все ты понимаешь! Это просто, как табуретка. Я вхожу в комнату переговоров. Я тебя представляю. — На своем чудовищном французском, одновременно пережевывая крекер, он провозгласил: — Же ву презант месье Синклер, нотр энтерпрет дистенге. Иль парль англэ, франсэ э суахили
[16]
. И все дела! А если кто в твоем присутствии станет разглагольствовать на любом другом языке — ты типа их не понимаешь. — Несмотря на все мои усилия, выражение моего лица его по-прежнему не устраивало. — Да боже ж ты мой, подумаешь, великое дело — прикинуться тупым. Куча народу запросто проворачивает это изо дня в день. Потому что они и правда тупые. А ты наоборот! Ты охеренно талантлив. Вот и используй свой талант. Для сильного молодого мужика вроде тебя это раз плюнуть.
— Так когда же понадобится применить другие мои языки, Шкипер? Те, что под ватерлинией? — не унимался я.
Те языки, которыми я больше всего горжусь, думал я. Те, что выделяют меня на общем фоне. Те, что в моем сознании вовсе не утоплены, а, напротив, спасены от забвения. Языки, которые, с моей точки зрения, как раз и должны звучать во всеуслышание.
— Когда прикажут, не раньше. Для тебя есть секретные инструкции. Сегодня первая часть, вторая — утром, как только нам окончательно подтвердят, что спектакль состоится. — Тут, к моему облегчению, мне досталась его скупая улыбка, ради которой можно пересечь пустыню. — Ты — наше тайное оружие, Синклер. Звезда представления, не забывай об этом. Сколько раз в жизни выпадает шанс дать пинка истории?
— Однажды, если повезет, — миролюбиво отозвался я.
— Везение — всего лишь другое название судьбы, — поправил меня Макси, чьи глаза, так похожие на глаза Буки, таинственно мерцали. — Либо ты сам творишь свою судьбу, либо сидишь в дерьме и не чирикаешь. У нас тут не сладкожопый тренинг какой-нибудь. Нам нужно внедрить демократию в Восточном Конго, хоть под дулами автоматов. Стоит только грамотно организовать общественную поддержку, дать им достойных руководителей, и все население Киву сбежится на зов.
Моя голова уже кружилась от этих первых кадров его великого провидения, а дальше он сказал то, что сразу же запало мне в душу — и, не сомневаюсь, запало бы в душу Ханны:
— Величайший грех, который лежит на совести всех крупных игроков в Конго, это безразличие, так?
— Так, — горячо согласился я.
— То есть они влезали, если могли что-то по-быстрому захапать, а потом скорей катились на хер перед следующим кризисом. Верно?
— Верно.
— В стране застой. Бесполезное правительство, все эти ребята сидят и ждут выборов, которые то ли будут, то ли нет. И если выборы все же произойдут, то ребята не будут меньше зарабатывать. Значит, есть вакуум, верно?
— Верно, — опять эхом отозвался я.
— Вот мы его и заполняем. Чтобы всякие другие типы его не заполнили. Ведь и они все тоже туда же — и янки, и китайцы, и французы, и мультинациональные корпорации, все, кому не лень… Все пытаются влезть до выборов. А мы вмешиваемся, но и остаемся. Но только на этот раз повезет уже целой стране, всему Конго.
Я было попытался еще раз выразить свою признательность Макси за его слова, однако он перебил меня:
— Конго уже пять веков истекает кровью. Арабы-работорговцы его имели, как хотели. И собратья африканцы тоже. И ООН, и ЦРУ, и христиане, и бельгийцы, французы, британцы, руандийцы, а еще — алмазные компании, золотодобывающие, компании по добыче руды, потом половина всех дельцов и биржевых спекулянтов со всего мира, потом и собственное правительство в Киншасе. Еще немного — их поимеют и нефтяные компании. Пора дать им вздохнуть свободно, и именно мы этого добьемся.
Его беспокойный взор вдруг упал на месье Джаспера, который поднял руку вверх точь-в-точь таким жестом, каким обычно кассирша у нас в мини-маркете показывает, что у нее нет мелочи.
— Часть вторая завтра, — объявил Макси и, подхватив свою противогазовую сумку, ушел в хвост самолета.
* * *
Под гипнозом Макси мозг отключается. К тому же все, что он говорил, звучало музыкой для моего слуха. Однако, придя в себя, я стал размышлять и вскоре засомневался — беспощадный голос разума вещал вполне отчетливо на фоне неравномерного рева двигателей.
Я ведь отвечал Макси “Верно”, так? Но разве это означало “Да, я согласен”?
“Нет” я не произносил.
Но тогда с чем же я согласился?
Разве мистер Андерсон говорил мне, описывая суть моего задания, что оно связано с превращением в лингвистический айсберг, девять десятых которого находится ниже ватерлинии? Не говорил. Он сказал, что есть возможность заняться настоящим делом. И что он отправляет меня на передовую, где придется жить двойной жизнью и на время распрощаться с библейскими истинами, на которых нас с ним воспитали. Но про ватерлинию, жизнь под водой и контролируемую шизофрению — ни слова.
Хорош ломаться, Синклеру это просто, как табуретка… Насколько же просто, Шкипер? Притворяться, будто ты услышал что-то, чего на самом деле не слышал, — довольно легко, согласен. Такое со всеми происходит сплошь и рядом. А вот, услышав что-то, притворяться глухим очень даже трудно, на мой взгляд. Ведь синхронист высшего класса реагирует спонтанно, не раздумывая. Уловив сказанное, он включается мгновенно, а дальше — дело техники. Конечно, потом он оценит информацию. Однако мастерство заключается в моментальной реакции, а не в анализе сказанного.
Вот примерно такие мысли одолевали меня, когда один из наших небритых пилотов крикнул, чтобы мы за что-нибудь держались, да покрепче. И вскоре самолет содрогнулся, будто в него попал зенитный снаряд, потом еще раз. Приземлившись, он тяжело покатился по земле и через несколько секунд остановился. Дверь салона распахнулась, внутрь тут же ворвался порыв ледяного ветра, и я порадовался, что на мне пиджак из плотного твида. Наш Шкипер первым исчез в дверном проеме, за ним — Бенни со своим вещмешком, потом и месье Джаспер с портфелем. Подталкиваемый Антоном, я отправился следом, держа перед собой сумку. Спрыгнув на мягкую землю, глубоко вздохнул — воздух был пропитан ароматами моря.
В нашу сторону по летному полю уже двигались две пары фар. Сначала подъехал военный грузовик, за ним микроавтобус. Антон и Бенни тут же запихнули в него нас с Джаспером. Позади парни в куртках-“алясках” перегружали черные ящики из самолета в грузовик. Нашим водителем была женщина в платке и подбитой мехом куртке, похожая на постаревшую Бриджет. На ухабистой дороге не было ни разделительных полос, ни дорожных знаков. По правой стороне мы ехали или по левой? В неярком свете фар по сторонам дороги на нас таращились овцы. Микроавтобус поднялся на гребень горы и начал было спуск, как вдруг из темноты, из глубин беззвездного неба, возникли две гранитные опоры для ворот. Мы прогремели по решетке — преграде для скота, объехали заросли молодых сосен и остановились посреди вымощенного булыжником двора, окруженного высокими стенами.
