Шокирует? Меня? Что вы! Бог ты мой, да мы же с вами соседи! Я половину своих покупок у вас там делаю.
[33]
Воцарилось неловкое молчание. Ох, опять я слишком поздно спохватился, забыл, что по легенде живу в почтовом ящике.
Что ж, это лишь значит, дорогой Брайан, что мы с тобой как-нибудь вечерком провезем друг мимо друга наши тележки в супермаркете, — чопорно откликнулась Сэм. — Давай-ка начнем с семерок, если ты не против. А то объекты уже на подходе.
Семерки — это апартаменты для гостей. На “схеме метро” нашего Паука я слежу за продвижением делегатов по коридору, жду, пока один из них вынет ключ и отопрет дверь в номер — молодец, Филип, прекрасная идея: выдать им ключи, чтобы создать ощущение, будто они в полной безопасности! Потом раздаются гулкие шаги по каменному полу, водопад спускаемой воды в уборных, журчание водопроводных кранов. Треск, шорох и так далее. Наконец все перемещаются в гостиную, наливают себе прохладительные напитки: звякает стекло бокалов, кто-то потягивается и вздыхает, кто-то нервно зевает.
Эти апартаменты и по сей день памятны мне не меньше, чем мрачные стены бойлерной, хотя я ни разу не бывал в них и вряд ли когда буду, как не видел ни внутреннего убранства “королевских покоев” Мвангазы, ни центра управления Сэм, где находился ее спутниковый телефон, шифрованный канал связи с Синдикатом и другими безымянными собеседниками. О последнем мне успел сообщить Паук, пока мы с ним обменивались торопливыми репликами: подобно многим слухачам (и всем валлийцам), он очень словоохотлив. Когда я спросил его, какие задания он выполнял, работая для Говорильни, Паук заметил, что он вообще не уховертка — то бишь лингвист-расшифровщик, а простой честный “жучок” — техник-установщик потайных устройств для пущей радости мистера Андерсона. Самому Пауку, по его словам, больше всего нравилось находиться в эпицентре какой-нибудь заварушки.
— С этим ничто не сравнится, Брайан…. Ты даже не представляешь себе, как я счастлив, когда приходится лежать мордой в грязь, а отовсюду палят из всех стволов и мне в задницу вот-вот вломит минометная мина шестидесятимиллиметрового калибра.
Звук в наушниках четкий, громкий, я даже слышу, как потрескивают кубики льда в стаканах, а кофейный автомат, тот вообще урчит такими басами, каких от симфонического оркестра не услышишь. Паук, хоть ему и не впервой, напряжен не меньше моего, ожидая какой-нибудь накладки, однако все идет без сучка без задоринки: ничего не взрывается, не плавится и не испускает дух в последний момент, ни одна из систем не выходит из строя.
Вот только мы уже некоторое время прослушиваем гостиную в апартаментах для гостей, а там никто до сих пор не проронил ни слова. Фон звуковой есть, а больше — ничего. Да, кто-то вздохнул, кто-то что-то буркнул, но никаких разговоров. Стук, чих, скрип. Потом, в отдалении, неразборчивое бормотание. Но чье? Кому на ухо? Определить невозможно. А нет голоса — нечего и подслушивать. Неужто от красноречия Мвангазы у них языки отнялись?
Я даже дыхание затаил. Вижу, что и Паук тоже. Сам-то я мысленно лежу тихо как мышка в постели Ханны, притворяясь, что меня там нет, пока ее подруга Грейс стучит в дверь, удивляясь, отчего это Ханна не явилась на спортплощадку, где та ее учит играть в теннис, а Ханна, которая ненавидит врать, симулирует головную боль.
Может, они там молятся, Сэм?
Но кому, Брайан?
Сэм, наверное, не очень понимает, что такое Африка, ведь ответ лежит на поверхности: христианскому Богу, точнее, своим о Нем представлениям. Баньямуленге, столь любезные сердцу моего дорогого отца, знамениты, например, тем, что постоянно общаются с богом: либо напрямую, либо через своих жрецов. Не сомневаюсь, что Дьедонне молится в любой момент, едва ощутит в этом потребность. А вот маи-маи обращаются к богу лишь с одной целью — чтобы защитил в бою, так что Франко, пожалуй, станет раздумывать об одном: где тут выгода? Тем более что шаман наверняка обмазал его соком из толченых листьев дерева теке, чтобы воин вобрал в себя всю силу дерева. Кому молится Хадж, трудно сказать. Может быть, Люку, своему хворающему отцу.
Но почему же никто по-прежнему не произнес ни слова? И отчего на фоне естественных в подобной обстановке звуков — скрипов, шарканья ног, побрякивания стекла, я ощущаю некое возрастающее напряжение в комнате, как будто там кто-то держит на прицеле всех троих?
Да говорите же, хоть кто-нибудь, бога ради!
Я мысленно увещеваю их, умоляю даже. Слушайте, все в порядке. Я могу вас понять. Там, в переговорной, вас сковал благоговейный страх, чудилось, что к вам относятся снисходительно, вас раздражали белые лица за столом. Мвангаза, конечно, говорил с вами свысока, но что поделаешь, он ведь привык вещать с кафедры, проповедники все такие. Согласен, вам нельзя забывать и об ответственности перед женами, перед кланами, перед племенами, духами предков, жрецами, шаманами, да мало ли еще перед кем или чем — что мы, европейцы, вообще в этом понимаем? Только прошу, ради вашей же Коалиции, ради моей Ханны, ради всех нас — говорите!
Брайан?
Да, Сэм.
Я уже начинаю думать, может, это нам не помешало бы помолиться?
Да, эта страшная мысль уже приходила мне на ум: нас просекли. Один из делегатов — подозреваю, хитрый мерзавец Хадж, — прижав палец к губам, указывает на стены, или на телефонный аппарат, или на телевизор, или пучит глазищи на люстру. Всем своим видом он говорит: “Ребята, я не лыком шит, я знаю, как устроен этот подлый мир, уж поверьте мне — нас прослушивают!” И если это действительно так, события могут развиваться по-разному, в зависимости от характера объектов — или мишеней, как выражается Макси, — и от того, чувствуют ли они себя заговорщиками или жертвами заговора. Лучший вариант, если они решат: “А-а, пошло оно все, давайте разговаривать нормально”. Такова реакция обычного, рационально мыслящего человека, потому что у него нет ни времени, ни терпения соображать, подслушивают его в данный момент или нет. Однако ситуация далеко не обычная. И меня и Сэм с ума сводит, что трое наших делегатов никак не могут понять главного — именно сейчас они располагают прекрасной возможностью повлиять на дальнейший ход событий, для чего я и восседаю на своем “электрическом стуле” в ожидании, пока они ею воспользуются.
Неужели, Брайан, тебе не хочется прикрикнуть на них?
Хочется, Сэм, ваша правда, но только как раз сейчас меня прошиб холодный пот от жуткого открытия. Просекли они не микрофоны Паука, нет, это я, Сальво, прокололся. Выходит, своевременное вмешательство Филипа все-таки меня не спасло. Ведь когда Франко набросился не на того человека со своей заготовленной пылкой тирадой не на том языке, Хадж сразу заметил, что я откликаюсь на нее, потому и пялился на меня постоянно. Он видел, что я, как дурак, открыл было рот, чтобы ответить Франко, но осекся, неумело притворившись, будто ничегошеньки не понял.
