Правда, несмотря на свой профессиональный восторг, я все же испытываю прилив сочувствия к Дьедонне, которого только что грандиозный план Макси увлекал в одну сторону, а теперь оторва Хадж тянет в другую.
Когда они достигают ступеней, ведущих к беседке, и начинают подъем, Хадж принимается танцевать. Одновременно он что-то говорит, отрывисто, в неровном ритме — рэп под чечетку. Слух у мазуриков Говорильни не хуже, чем у слепых, но порой они и видят точно так же, внутренним взором. Именно это и происходит сейчас со мной: я вижу все четко, в красках. Болотные штиблеты Хаджа легко скользят по каменным ступеням: шлеп-щелк, шлеп-щелк. Подскакивает локон на лбу, тонкое тело выгнулось назад, а руки, как два шелковых шарфа, взлетают на фоне прозрачной лазури неба. Он старается заглушить свои слова стуком крокодиловых ботинок. И если тело его дергается в дикой пляске, то голос звучит твердо, уверенно, и чем тише он говорит, тем громче выстукивает чечетку по ступенькам, тем резче вертит головой, дробя каждое предложение, по кусочку скармливая невнятицу маленьким хищным микрофонам.
На каком языке он говорит? На родном ши, которым по удачному стечению обстоятельств владеет и Дьедонне. Так вот что он задумал: помогая себе жестами и время от времени вставляя французские словечки, объясниться на языке, которого совершенно точно не поймет подслушивающий. Но я-то его понимаю.
И я двигаюсь вместе с ним. Я слежу за ним так настойчиво, что, когда закрываю глаза, отчетливо вижу его перед собой. Все время, пока Хадж скачет по ступенькам, а Дьедонне едва поспевает за ним, отплевываясь и хрипя, ас-переводчик Сальво незримо присутствует рядом с ними, в наушниках и с блокнотом. Когда Хадж замирает и Дьедонне стоит недвижно, я отдыхаю. Еще одна ступенька — и Хадж уже прыгает по траве, и я вместе с ним. Он знает, что я рядом. И я знаю, что он знает. Он приглашает меня поиграть в угадайку, и я принимаю его правила. Он ведет зебру в безумном танце, и зебра не отстает ни на шаг — со ступеньки на ступеньку, подскок-поворот и так далее.
Не учитывает он одного — какое примитивное у нас оборудование. Он ведь современный человек и, готов спорить, помешан на технике. Он-то думает, у нас тут полный арсенал суперсовременных игрушек из Говорильни: микрофоны направленного действия, лазерные и спутниковые технологии и тому подобное. И ошибается. Здесь тебе не Говорильня, Хадж. Микрофоны Паука стационарные, а его старая добрая замкнутая система не допускает никаких утечек, поэтому зебра от нее в восторге.
Здесь у нас все по-честному. Хадж против Сальво, один на один, и Дьедонне — случайный свидетель. Здесь, с одной стороны, — язык ши, приправленный чечеткой Хаджа, с другой — звериные слух и чутье Сальво. Штиблеты Хаджа гремят не тише деревянных башмаков по булыжнику. Он делает пируэты, повороты, его голос то тише, то громче; фраза начинается на ши, заканчивается на киньяруанда плюс французские жаргонные вкрапления, чтоб сверх меры усложнить слухачу задачу. Я слушаю сразу с трех микрофонов, по три раза переключаюсь с языка на язык на протяжении одного предложения — прием такой же бешеный, как сам объект. И я мысленно танцую вместе с ним. Я там, наверху, на каменной лестнице, мы с Хаджем — два дуэлянта со шпагами, и всякий раз, когда он позволяет мне перевести дыхание, я спешно выдаю информацию Сэм, левой рукой прижимая блокнот к подлокотнику кресла, а правой, в которой зажат карандаш, безостановочно черкаю по страницам в заданном Хаджем ритме.
Не обязательно так кричать, Брайан, дорогой. Мы тебя прекрасно слышим.
Запись длится всего девять минут, то есть две трети перерыва. И за эти девять минут зебра ставит рекорд своей жизни.
* * *
ХАДЖ: И что, ты сильно болен? (Ботинки выбивают дробь: вверх на пару ступенек, вниз на три, потом тишина — остановился.) Совсем беда? (Ответа нет. Новый залп чечетки.) И жены тоже? И дети? (Дьедонне кивает в ответ? Видимо, так.) Мать твою! Сколько ж тебе осталось? (Ответа нет.) На ком поймал-то?
ДЬЕДОННЕ: На ком, на ком… На девчонке, а ты что подумал?
ХАДЖ: А когда?
ДЬЕДОННЕ: В девяносто восьмом.
ХАДЖ: На войне?
ДЬЕДОННЕ: Где ж еще?
ХАДЖ: Пока дрался с руандийцами? (Опять незримый кивок.) Мочил руандийцев и трахался во имя единой и неделимой Демократической Республики Конго?! Мама родная! Тебя за это хоть кто-нибудь поблагодарил?
ДЬЕДОННЕ: За что? За то, что чуму подхватил?
ХАДЖ: За то, что сражался в очередной бессмысленной войне. (Снова вверх-вниз по ступенькам.) Вот черт… Тьфу! (Дальше непечатные ругательства.) Этот Синдикат без имени мечтает вас поиметь, понимаешь? (Неразборчиво.) У баньямуленге лучшие воины, прекрасная дисциплина, мотивация и лучшие запасы полезных ископаемых… золото и колтан на плоскогорье… и вы их даже не добываете… слишком любите своих долбаных коров!
ДЬЕДОННЕ (непрерывно кашляя, хладнокровно): Тогда диктовать условия будем мы. Придем к Мвангазе и скажем: сначала дай нам все, что обещал, иначе не станем за тебя воевать, а выступим против тебя. Так и скажем.
ХАДЖ: К Мвангазе?.. Ты в самом деле думаешь, что тут всем Мвангаза заправляет? Вот уж герой так герой! Мирового уровня… про-све-титель! Бескорыстный друг обездоленных, мать его! Да у него самая захудалая на свете вилла в Испании за десять миллионов долларов. Уж мой папа знает… В каждой уборной по плазме… (Яростный перестук штиблет, речь становится невнятнойу потом опять слышно хорошо. Неожиданно ласково): Дьедонне… Послушай меня внимательно. Ты хороший человек. Ты мне нравишься.
ДЬЕДОННЕ: (неразборчиво).
ХАДЖ: Не умрешь. Я не хочу, чтобы ты умер. Договорились? По рукам? Ни ты, ни кто-либо еще из баньямуленге. Хватит уже. Ни из-за войны, ни от голода, ни от последствий войны, ни от СПИДа. Если непременно желаешь отбросить коньки, лопни от пива. Обещаешь?
ДЬЕДОННЕ (мрачно смеется): От пива и антиретровирусных препаратов.
ХАДЖ: Понимаешь, не хочу я, чтобы в Конго люди помирали. Хочу, чтобы все жили долго-долго, а если какому-нибудь ханурику уж очень приспичит, то пусть… тихо-мирно… от пива… С тебя пот льет, как со шлюхи при исполнении. Сядь-ка.
Теперь лучше слышно. Антон сообщил через Сэм, что Дьедонне устроился на каменной скамье под буком, чуть ниже беседки. Хадж вьется вокруг него, в радиусе двух-трех метров. Я по-прежнему там, с ними.
ХАДЖ: …руандийцы сильнее нас, ты ведь знаешь, да? сильнее, чем… баньямуленге, сильнее громил маи-маи. (Пыхтит и ревет, изображая гориллу.) Да они куда сильнее, чем всё… Киву, вместе взятое… Так ведь? Согласись.
ДЬЕДОННЕ: Может, и так.
ХАДЖ: Так, так, и ты прекрасно это понимаешь. Послушай… (Наклоняется к Дьедонне, шепчет ему на ухо — прием стопроцентный, наверное, от микрофона, закрепленного на нижних ветках бука.) …Люблю отца своего, как подобает африканцу. Почитаю его. У тебя отец жив еще? Ну, значит, ты почитаешь его дух. Ты разговариваешь с его духом, повинуешься ему, он тебя ведет по жизни. Мой-то жив еще, так? Три жены у него и шлюх сколько влезет… Владеет добрым куском Гомы, и пятьдесят один процент моего бизнеса принадлежит ему, а руандийцы воруют у него сделки, во всяком случае, он так считает.
