— Месье Дьедонне, не хотите ли вот сюда присесть? Как бы нам поудобнее устроить вашу ногу, мзе Франко?
Что я ожидаю услышать? И почему я настороже? Переключившись на один из столов, я ловлю беседу Франко с Мвангазой и Дельфином. Он пересказывает им свой сон. Тайное дитя в свое время не дремало, когда прислуга в миссии принималась точить лясы, так что африканские сновидения ему не в новинку. Сон Франко ничуть меня не удивляет, как, впрочем, и его притянутое за уши толкование оного:
— Захожу я к соседу во двор и вижу: прямо в грязи, ничком, лежит труп. Я его перевернул, а на меня мои же собственные глаза и смотрят… Тут я понял: пора исполнить приказ моего генерала и добиться достойных условий для маи-маи в будущем великом сражении.
Дельфин пищит что-то одобрительное. Мвангаза остается безучастным. Но я весь обратился в слух исключительно ради того, чего как раз и не слышно, — шарканья болотно-зеленых ботинок по плитам пола да визгливых издевательских смешков. Я переключаюсь на первый столик на двоих: Филип с Дьедонне на смеси суахили и французского обсуждают традиции пастухов баньямуленге. Второй столик: тишина. А где же Макси? Где Табизи? Впрочем, им я не нянька. Мне нужен Хадж, куда же он делся? Вновь переключаюсь на большой стол в слабой надежде, что Хадж просто прикусил язык из уважения к дружбе, связывающей великого Просветителя с его отцом Люком. Но вместо голосов в наушниках стук и шорох. Мвангаза тоже молчит. Постепенно я догадываюсь, что происходит. Франко извлек мешочек с амулетами из недр своего коричневого пиджака и доверчиво показывает новому вождю ее содержимое: сустав пальца обезьяны, коробочку мази, доставшуюся ему от деда, кусок базальта из затерянного в джунглях древнего города. Мвангаза и Дельфин вежливо хвалят его сокровища. Если Табизи с ними, то ничем не выдает своего присутствия. Хадж нигде не обнаруживается, как я ни напрягаю слух.
Возвращаюсь к столику Филипа и Дьедонне — к ним, оказывается, присоединился Макси: на своем чудовищном французском он вносит вклад в дискуссию о пастушеских обрядах. И тогда я делаю то, что надо было сделать еще пять минут назад: переключаюсь на гостиную в апартаментах Мвангазы — и слышу истошный вопль Хаджа.
* * *
Ну хорошо: в первый момент я мог лишь предположить, что кричал Хадж. Из богатого ассортимента знакомых мне интонаций в этом вопле не содержалось ни единой. Зато было в нем много другого: ужас, мучительная боль, мольбы о пощаде, постепенно стихавшие до еле различимого поскуливания, из которого мне кое-как удалось вычленить отдельные слова и удостовериться таким образом в правильности своей догадки. Могу лишь примерно передать их смысл, но повторить в точности не берусь. Потому что впервые в жизни мой карандаш, занесенный над блокнотом, так и не коснулся бумаги. Да и слова были банальные, что-то вроде “нет, нет, не надо”, или “ради бога”, или “хва-а-а-тит”… Еще Хадж поминал Марию, но взывал ли он к Святой Деве, к любовнице или к маме, так и осталось тайной.
В первый момент вопль показался мне оглушительным, только позже я осознал, что это лишь субъективное впечатление — будто между наушниками внутри моей головы натянут раскаленный провод. Прямо не верилось, что Паук ничего не слышал. Однако когда я набрался смелости украдкой глянуть на него, он спокойно сидел на месте, в той же позе, все еще жуя бутерброд с сыром и корнишоном, по-прежнему не то читал, не то просто разглядывал журнал и все так же лучился самодовольным превосходством, которое мне и раньше порядком действовало на нервы.
От греха подальше я переключился на библиотеку, пытаясь прийти в себя. Окопавшись за своим столом, Мвангаза предлагал напечатать подборку его высказываний об африканской демократии. За другим столиком Филип, Макси и Дьедонне разглагольствовали о проблемах орошения почвы. На несколько мгновений я до того обезумел, что пытался убедить себя, будто вопль мне почудился. Похоже, не убедил — ибо сам не заметил, как вновь очутился в гостиной Мвангазы.
Позволю себе немного забежать вперед, поскольку еще какое-то время пришлось послушать крики, прежде чем я смог установить весь список действующих лиц. Например, я довольно быстро сообразил, что крокодиловые ботинки не принимают участия в происходящем. По жесткому полу деловито сновали туда-сюда две пары прорезиненных подошв, еще кто-то передвигался в легкой кожаной обуви — первым делом вспоминалась кошачья походка Табизи. Отсюда следовал вывод, что Хадж либо босиком, либо каким-то образом подвешен. И лишь несколько последовательных реплик, которыми обменялись друг с другом Хадж и его мучители, позволили мне более или менее точно предположить, что он связан и — по крайней мере от пояса и ниже — раздет.
Крики, хотя и раздавались где-то поблизости от микрофона, звучали не так громко, как мне показалось поначалу, и скорее напоминали поросячий визг, заглушенный полотенцем или чем-то в этом роде. Кляп вынимали, если Хадж подавал знак, что готов сказать нечто осмысленное, а когда он не оправдывал ожиданий — запихивали обратно. Было также очевидно, что, с точки зрения экзекуторов, он злоупотреблял этим приемом: сперва я узнал голос Бенни (“Еще один такой фокус, и выжгу яйца на хрен”), а вслед за ним и Антона, обещающего Хаджу “заехать вот этим в жопу по самые помидоры”.
Чем — этим?
В наше время дискуссии о пытках ведутся без умолку, мы спорим, можно ли считать орудиями таковых капюшон, безэховую камеру или воду, так что простора для фантазии практически не остается. Вскоре стало ясно, что это — электрическая штука. То Антон угрожал повысить напряжение, то Бенни грубо обругал Табизи, споткнувшегося о “гребаный шнур”. Может, это — электропогонялка для скота? Или пара электродов? Если так, откуда они это взяли? Привезли с собой вместе с прочим оборудованием? На всякий пожарный, как нормальный человек прихватывает на работу зонтик в пасмурную погоду? Или сварганили это прямо здесь из подручного материала: кусок кабеля, трансформатор, реостат или просто прибор для выжигания по дереву нашелся среди старого хлама — и все дела?
А в этом случае к какому гению технической мысли они непременно должны были обратиться за помощью? Вот почему, невзирая на охватившее меня смятение, я не поленился освежить в памяти улыбочку Паука. Пожалуй, в ней и впрямь читалась гордость изобретателя. Уж не этим ли он занимался, когда его отозвали из бойлерной? Мастерил им самопальную электропогонялку из своего “конструктора для мальчиков”? Применял свой знаменитый талант рукодельника, способный без труда покорить ум и сердце самого упрямого пленника? Если это в самом деле так, выполненное задание нисколько не испортило ему аппетит: он увлеченно дожевывал бутерброд.
Не стану и пытаться приводить здесь нечто большее, чем простую последовательность вопросов Табизи и тщетных протестов Хаджа, к счастью, очень быстро сменявшихся признаниями. Оставлю на волю воображения гортанные угрозы и проклятья с одной стороны, визг, рыдания и мольбы — с другой. Табизи был явно не новичок в пыточных делах. Его лаконичные угрозы, истеричные крики и время от времени вкрадчивые увещевания свидетельствовали о солидных практических навыках. К тому же Хадж, несмотря на показную браваду в первые минуты, стоицизмом не отличался. Думаю, он бы и обыкновенной порки долго не выдержал.
