— Хорошо, сэр. Понятно.
— Если начнешь объяснять подробнее, только запутаешься, так что даже не пытайся. А ты при полном параде, да? Лаковые ботинки, белая рубашка, все дела?
Сквозь клубящийся в голове туман я подтвердил, что да, при полном параде.
— А почему не слышно дурацкой светской болтовни вокруг?
Я объяснил, что вышел в коридор, чтобы ответить на звонок.
— Поблизости есть запасной выход?
Прямо из-под моих ног убегала вниз лестница, и в замешательстве я, кажется, именно так и выразился.
— Тогда не возвращайся на вечеринку. Как выйдешь на улицу, посмотри налево, увидишь синий “мондео”, припаркованный около букмекерской конторы. Последние три буквы номера LTU, водитель белый, зовут Фред. Какого размера у тебя обувь?
Ни один вменяемый человек не способен забыть собственный размер обуви, но мне пришлось хорошенько покопаться в памяти, чтобы добыть эту информацию. Ага, девятого.
— Колодка широкая или узкая?
Широкая, сэр, ответил я. Мог бы еще добавить, что, как говорил брат Майкл, у меня типичная африканская ступня — но промолчал. Поскольку думал вовсе не о брате Майкле и не о своих ногах, африканские они там или еще какие. И не о задании мистера Андерсона, жизненно важном для родины, хотя я, разумеется, всегда рад принести пользу моей стране и ее величеству. А о том, что как гром среди ясного неба на меня свалилась возможность сбежать да еще погрузиться на два дня в столь необходимую мне сейчас работу. Плюс две ночи одиночной медитации в шикарной гостинице, чтобы привести в порядок мою перекособоченную вселенную. Выковыривая сотовый из внутреннего кармана смокинга и прикладывая его к уху, я вновь вдохнул жаркие ароматы тела больничной медсестры — чернокожей африканки по имени Ханна, с которой мы безудержно занимались любовью с одиннадцати часов вчерашнего вечера по британскому летнему времени до моего отъезда час тридцать пять минут назад; торопясь на прием в честь Пенелопы, я не успел смыть эти ароматы под душем.
Глава 2
Я не из тех, кто верит в знамения, пророчества, фетиши или магию, белую или черную, хотя вы можете спорить на последние, что где-то в глубине моей души прячется эта вера, унаследованная от матери. И все же факт остается фактом: мой путь к Ханне был четко размечен флажками. Если б только я дал себе труд их заметить! Но вот же — не случилось.
Первый сигнал был зарегистрирован в понедельник вечером, перед вышеописанной роковой пятницей, в траттории “Белла Виста” на Баттерси-Парк-роуд, в нашей местной забегаловке, где я сидел в полном одиночестве, не испытывая удовольствия ни от явно вчерашних каннелони, ни от термоядерного кьянти. В целях самосовершенствования я принес с собой книгу Антонии Фрейзер “Кромвель, наш предводитель”, карманное издание в мягкой обложке. История Англии — слабое звено в моей кольчуге, и я стремился восполнить этот пробел под чутким руководством мистера Андерсона, который и сам прилежно изучал прошлое родного Альбиона. Траттория была почти пуста, за исключением еще двух столиков: за большим, в самом центре, шумела компания провинциалов, а маленький, на одного, в этот вечер занимал элегантно одетый тщедушный джентльмен, по виду человек свободной профессии, но уже вышедший на пенсию. Я обратил внимание на его ботинки: они сияли, начищенные до зеркального блеска. Еще со времен приюта у меня пунктик насчет ботинок.
Вообще-то в тот день я вовсе не собирался питаться вчерашними макаронами. Это была пятая годовщина нашей с Пенелопой свадьбы, а потому я пришел домой пораньше, чтобы приготовить ее любимое блюдо — кок-о-вен, для чего раздобыл бутылку лучшего бургундского и зрелый бри, который мне должным образом порезали на кусочки в соседнем гастрономе. Мне давно следовало бы привыкнуть к особенностям журналистской жизни, однако когда жена позвонила, поймав меня на горячем — я как раз облил куски курятины коньяком и поджег, — чтобы сообщить, что у кого-то из звезд футбола случился кризис в личной жизни и потому домой она придет не раньше полуночи, я отреагировал так, что потом сам себе удивлялся.
Нет, я не закричал на нее — я не скандалист. Я хладнокровный ассимилировавшийся британец светло-шоколадного оттенка. Сдерживаться я умею, и зачастую получше коренного населения. Трубку я положил аккуратно. Потом без долгих размышлений отправил курятину, бри и почищенную картошку в мусородробилку и нажал кнопку “Пуск”. Уж не знаю, как долго я на нее давил, но, строго говоря, значительно дольше, чем нужно, учитывая нежный возраст цыпленка и его мягкие косточки. Придя в себя, я обнаружил, что энергично шагаю на запад по улице Принца Уэльского с “Кромвелем” в кармане куртки.
За овальным столом посреди “Белла Виста” сидели шестеро: трое кряжистых мужчин в блейзерах и их дородные жены, явно привыкшие к хорошей жизни. Приехали они, как я вскоре невольно узнал, из Рикмэнсуорта, который сами называли “Рикки”, посмотреть дневное представление “Микадо” в парке Баттерси, на открытом воздухе. Назойливый голос одной из жен отзывался о постановке весьма неодобрительно. Никогда не любила этих японцев — не так ли, дорогой? — и оттого, что им позволили спеть парочку арий, они, на ее взгляд, ничуть не сделались лучше. Ее монолог не дробился на темы, он бодро двигался по накатанной дорожке. Изредка, делая вид, что задумалась, она важно откашливалась, прежде чем продолжить, хотя вряд ли стоило утруждаться: никто и не брал на себя смелость прервать ее. После “Микадо” она, без передышки и не меняя тона, перешла к своей недавней операции. Гинеколог ей все вконец испакостил, ну да ладно, он же друг семьи, так что она решила не подавать на него в суд. И тут же, без перехода, принялась костерить зятя, этого, видите ли, художника от слова “худо”, а по ней так просто-напросто тунеядца каких поискать. У нее имелась целая коллекция суждений, как на подбор категоричных и чем-то мне подозрительно знакомых, и озвучивались они во всю мощь ее легких, как вдруг тщедушный джентльмен в начищенных ботинках захлопнул свою “Дейли телеграф” и, сложив пополам вдоль, со всей силы треснул ею по столу.
— Нет, это мой долг, — вызывающе заявил он. — Хотя бы из уважения к себе. И я его выполню! — Этакая декларация твердых принципов, адресованная исключительно самому себе.
И он двинулся прямиком в сторону самого грузного из трех дюжих мужчин. Поскольку “Белла Виста” заведение итальянское, пол здесь каменный, под мрамор, и занавесей никаких нет. Потолок низкий, оштукатуренный. Если эта честная компания и не расслышала его заявления, они должны были по крайней мере обратить внимание на стук его сияющих ботинок, эхом отдававшийся с каждым шагом, однако властная супруга как раз излагала присутствующим свои отнюдь не благосклонные взгляды на современную скульптуру. Джентльмену-коротышке пришлось несколько раз громко повторить “Сэр!”, чтобы его наконец заметили.
— Сэр! — воскликнул он, обращаясь, как предписано этикетом, только к сидящему во главе стола. — Сэр, я пришел сюда поужинать и почитать газету. — Он помахал останками упомянутого предмета, словно предъявляя улику в суде. — А вместо этого, сэр, я оказался в эпицентре словесного потопа, столь громогласного, столь банального, до того пронзительного, что я… да-да… — (“Да-да” было в подтверждение того, что ему наконец удалось привлечь внимание аудитории.) — И это, сэр, без конца один и тот же голос, перекрывающий все остальные. Как человек воспитанный, не стану указывать пальцем, сэр, однако убедительно прошу вас обуздать его источник.
