…Переход от союза государств к полновесной парламентской структуре, имеющей форму Европейской Федерации… Это предполагает наличие такого европейского парламента и правительства, которые будут реальной законодательной и исполнительной властью в Федерации. Федерация должна строиться на основе учредительного договора.
Далее он доказывает необходимость:
…завершения политической интеграции… [через] создание центра тяжести. Это группа государств, заключающая новый европейский рамочный договор и создающая ядро Федерации. Но основе такого договора Федерация может создавать свои собственные институты: правительство, которое в пределах ЕС будет единодушно выступать от имени членов группы по любому вопросу, сильный парламент и избираемый путем прямого голосования президент (курсив автора)
[271]
.
Чтобы кто-нибудь случайно не принял это за провокационный пробный шар, замечу, что весь этот пакет был позднее одобрен остальными. Президент Жак Ширак во время выступления в германском бундестаге высказался за формирование «первоначальной группы» европейских стран во главе с Францией и Германией, которые стремятся к более глубокой политической интеграции
[272]
. В развитие этой мысли канцлер Шредер призвал преобразовать Европейскую комиссию в «сильный европейский орган исполнительной власти» с выборным руководителем, иными словами создать Европейское правительство
[273]
Вслед за этим Лионель Жоспен, премьер-министр Франции, по-своему приукрасил проект федерализации. Несмотря на то что его идеи расходились с идеями канцлера Германии по некоторым аспектам — он хотел видеть более широкое экономическое регулирование и менее влиятельную Европейскую комиссию, — мсье Жоспен был полностью на стороне «европейского правительства зоны евро»
[274]
. Франко-германская ось (хотя сейчас вернее было бы называть ее германо-французской), совершенно очевидно, продолжает исправно функционировать, несмотря ни на что. Увы, Великобритания не может на нее эффективно воздействовать, даже если бы ее нынешнее правительство и захотело это сделать.
Возведение гигантской федеративной суперструктуры есть не что иное, как строительство нового европейского сверх-государства. Отрицать это и называть новое образование «сверхдержавой», как настаивает Тони Блэр, — пустая софистика
[275]
. Я подарю экземпляр моих мемуаров любому, кто сможет убедительно объяснить, что такое европейская сверхдержава, которая не является сверх-государством. Почему-то мне кажется, что моим запасам мемуаров ничто не угрожает.
Как я уже объясняла, до тех пор, пока не будет подлинно все-европейского общественного мнения, что, в свою очередь, должно привести к возникновению подлинно все-европейского самосознания, Европа не может быть демократической. Если подобный довод покажется не слишком обоснованным, то нужно лишь взглянуть на многочисленные факты презрительного отношения европейских политиков и чиновников к обычным демократическим процедурам. Думаю, следующих примеров будет вполне достаточно.
Немцы уверены, что главным символом их послевоенных достижений была марка, опекаемая Немецким федеральным банком с достойным подражания мастерством. Стоит ли удивляться тому, что подавляющая часть населения хотела сохранить ее. В ходе опроса общественного мнения в 1992 году 84 % респондентов высказалось в пользу референдума по вопросу присоединения к Маастрихтскому договору. Почти 75 % высказались решительно против отмены национальной валюты
[276]
. Однако никакого референдума так и не было, а немецкая марка была принесена в жертву новой валюте — евро. Политическая и деловая элита Германии приняли решение, а мнение большинства оказалось никому не нужным. Вместе с тем это мнение так и не изменилось: в соответствии с опросом, проведенным в марте 2001 года, 70 % немцев были против введения евро
[277]
. Похоже, это никого не интересовало.
Когда датчане, которым удалось добиться проведения референдума, проголосовали 2 июня 1992 года за отказ от Маастрихта, проевропейски настроенная датская политическая элита решила, что голосование будет продолжаться до тех пор, пока не получится нужный результат. Вдобавок к этому тогдашний британский министр иностранных дел Дуглас Херд предостерег Данию, что повторное «нет» приведет к «изоляции» страны и может спровоцировать «кризис, способный подорвать положение Дании в ЕС»
[278]
. В результате таких угроз датчане изменили свое мнение и 18 мая 1993 года покорно проголосовали «за»
Брюссель, однако, подобно хулигану, которому поначалу все сходило с рук, продолжал угрожать датчанам до тех пор, пока не зашел слишком далеко. Возмутительное замечание Педро Солбеса, европейского комиссара по экономическому и валютному союзу, в марте 2000 года по поводу того, что «неполное членство далее неприемлемо: член ЕС должен быть участником экономического и валютного союза» не оказало никакого влияния на результаты референдума в сентябре того же года
[279]
. Пятьдесят три процента проголосовавших, невзирая на предупреждение, высказалось против единой валюты. Тем не менее можно не сомневаться: еврократия добьется своего
[280]
.
Это касается и Швейцарии. Швейцарцы прекрасно себя чувствовали без Европейского союза. У них было все — и процветание, и стабильность, и свобода, поэтому были все основания считать, что вряд ли кто захочет расстроить существующее положение дел. Но проевропейское федеральное правительство Швейцарии думает иначе. На референдуме 4 марта 2001 года 77 % швейцарцев высказались против вступления в ЕС. Ни один из кантонов не проголосовал «за». Несмотря на это, федеральное правительство продолжает твердить о своем намерении присоединиться к ЕС в ближайшие 510 лет.
