Во фразе "единый европейский рынок" первые два слова существенно перевесили по значимости третье. Взаимное признание стандартов, а в некоторых случаях сведение их количества к минимуму, приемлемо лишь 6 той мере, в какой это облегчает торговлю. Когда же гармонизация начинает преследовать другие цели, она превращается в дорогостоящее и бюрократическое занятие. Если гармонизация не ограничивается техническими стандартами и документацией, а начинает распространяться на трудовое законодательство, социальную защиту и налогообложение, она оказывает чрезвычайно пагубное воздействие на экономику. Это происходит потому, что соревнование между странами в создании наиболее благоприятных международных условий для развития предпринимательства является мощным двигателем экономического прогресса. Стоит только удушить это соревнование, и европейские правительства без колебаний встанут на путь повышения расходов. Результат может быть только один — бегство капитала и талантов в неевропейские страны. Венчает все, конечно, не укладывающееся ни в какие рамки разрушение демократии, когда не подотчетный никому наднациональный орган власти решает вопросы, которые по всем меркам должны находиться в ведении национальных правительств. С учетом приведенных соображений, а также принимая во внимание, что глобальные тенденции к свободной торговле преобладают над теми, которые действуют в Европе, я не могу считать Единый европейский акт оправдавшим надежды. История не позволяет нам вернуть прошлое, однако она дает возможность нам и нашим наследникам извлечь уроки из того, что случилось. Именно это мы и должны сделать сейчас.
К концу моего пребывания на посту премьер-министра сильное беспокойство стало вызывать использование мер, предназначенных для создания единого рынка, в целях навязывания регулирования социалистического характера путем действий черного хода Было совершенно ясно, что Великобритания ведет борьбу за либерализацию и децентрализацию Европейского сообщества в одиночестве и, похоже, без каких-либо надежд на победу. Конечно, тактические альянсы с другими странами по тому или иному конкретному вопросу могли существовать, но, кроме Великобритании, больше никто не проявлял интереса к превращению Сообщества в общий рынок с благоприятными для предпринимательства условиями: у других стран были другие приоритеты. В конце концов, нужно было обладать немалым бесстрашием, чтобы не спасовать перед призраком изоляции и просто сказать это же Такая стратегия, несомненно, требовала изрядной политической воли и поддержки со стороны партии, — как оказалось, на последнее я уже не могла рассчитывать.
Мой уход с поста главы правительства открывал возможности для благополучного и более быстрого продвижения в направлении федерализма. Так оно и случилось. При моем преемнике, который очень надеялся на то, что Великобритания сможет занять место в сердце Европы)), в феврале 1992 года был подписан Маастрихтский договор. Хотя он и закреплял право Великобритании отказаться от единой валюты, его подписание открывало дорогу для реализации этого сомнительного предприятия в других областях. Договор ввел понятие европейского гражданства)) и единую политику в сфере обороны, которая со временем может привести к созданию общей системы обороны)). Помимо этого был учрежден так называемый комитет регионов)), представлявший собой не что иное, как еще одну попытку подорвать суверенитет национальных государств снизу. Отказ же Великобритании от социального раздела на практике, как я уже отмечала, не помешает Европейской комиссии попытаться с тем или иным успехом навязать стране более высокие социальные расходы.
Как видно, отношение Великобритании к европейскому проекту существенно менялось в зависимости от политики правительства и личности премьер-министра. Вместе с тем европейская проблема всегда будет, да и должна быть, предметом споров, в которых основные политические партии предлагают разные подходы. Когда я окидываю взглядом десятилетия, прошедшие с момента вступления Великобритании в ЕЭС в 1973 году, меня поражает та общность, которая была у всех британских правительств, включая и мое собственное. Значение ее, пожалуй, тем больше, чем очевиднее различия.
Возможно, это прозвучит банально, но мы действительно делали все от нас зависящее, чтобы отстоять в Европе британские национальные интересы, хотя и смотрели на них под разными углами. И все же, если кто-то из нас чего-то и добивался, то не более чем частичного изменения невыгодных условий нашего членства.
В 1972 году Тед Хит пошел на ограничение вылова рыбы, принял потрясающе расточительную ЕСХП и согласился на чрезмерно высокие финансовые взносы ради более существенных экономических выгод. Но рыбку из пруда вытащить так и не удалось, зато труда пришлось вложить предостаточно.
Что до меня, то я добилась фундаментального пересмотра размера наших финансовых взносов в Европу и, таким образом, устранила одну из основных проблем, с которой ни Теду, ни Джиму Каллагэну вслед за ним не удалось справиться. Финансовое бремя Великобритании тем не менее осталось и продолжает оставаться несправедливо большим. Усилия по реформированию ЕСХП и европейских финансов были успешными лишь отчасти. Суть единственной реальной попытки Великобритании создать в Европейском сообществе благоприятные рыночные условия — единый рынок — была в конечном итоге извращена европейской бюрократией. Партнеры Великобритании затем против нашей воли навязали Европе идею экономического и валютного союза.
Джон Мейджор, в какой-то мере из-за своего характера, а в какой-то — в силу обстоятельств его прихода на пост премьер-министра, пытался защищать интересы Великобритании, добиваясь отдельных исключений (по единой валюте, по социальному разделу), вместо того чтобы блокировать движение к федерализму, которое, я подозреваю, он не одобрял. Несмотря на это, Европейская комиссия упорно и довольно успешно навязывает британской промышленности нежелательное регулирование. Победа, которая, как казалось Джону, была одержана в Маастрихте в результате поддержки принципа субсидиарности)), предполагавшего, что высший орган власти не должен принимать решений по вопросам, которые могут быть решены на более низком уровне, на деле не привела к Европе, где власть принадлежит национальным правительствам. И никогда не приведет. Еще одно предательство.
Даже решительно проевропейское новое лейбористское правительство Тони Блэра столкнулось с тем, что его призывы к европейской доброй воле» ничего не дают. От него по-прежнему требуют гармонизации налогообложения, а именно изменения ставок НДС, налогообложения компаний и горючего. А на подходе еще проблемы регулирования рынка труда и пограничного контроля. Попытка правительства Блэра улучшить свой проевропейский образ с помощью участия в европейских силах обороны была использована французами в качестве козыря в их антиамериканской игре, что поставило под удар стремление г-на Блэра — надеюсь искреннее — сохранить позицию Великобритании как надежного союзника Соединенных Штатов.
Анализируя эти процессы, нетрудно заметить, что любые уступки Великобритании или ее инициативы в Европе неизменно обращаются против первоначальных намерений и, в конечном итоге, против нее самой. Почерк, тон и характер британских правительств может меняться, но попытки установить модус вивенди с Европой в любой значимой сфере политики всегда заканчивались неудачей. Результат давали лишь серьезные угрозы разрыва, в частности мои в начале 30-х годов. Но даже они, хотя и приносили ощутимые победы, не могли и не могут изменить направления движения Европы в целом.
