В подобной ситуации насилие становится привлекательным способом сведения счетов, насаждения страха и сдерживания как конкуренции, так и критики. Показатель, характеризующий число убийств, в России сейчас, по всей видимости, самый высокий в мире. Те, кто выступает против злоупотреблений в верхах, должны быть готовы к тому, что вполне могут за это поплатиться.
Именно так, например, сложилась судьба отважной и принципиальной женщины — Галины Старовойтовой. Первый раз мы встретились в Лондоне во время попытки переворота 1991 года. Мы обсуждали возможность оказания помощи и поддержки Борису Ельцину. Г-жа Старовойтова играла ключевую роль в «Демократической России» — крупнейшей партии того времени. Проработав некоторое время личным советником президента Ельцина по межнациональным вопросам, она оставила эту должность из-за несогласия с методами решения чеченского конфликта. Затем ее избрали депутатом Думы от Санкт-Петербурга, в котором она боролась против антисемитизма и коррупции, ставших неприглядными чертами жизни великого города. Именно она представила на обсуждение в Госдуме законопроект, направленный на очистку высших государственных постов от бывших членов Коммунистической партии и сотрудников КГБ. Однако его не пропустило коммунистическое большинство Думы.
Галина Старовойтова была убита в ночь с 20 на 21 ноября 1998 года, когда поднималась по лестнице к своей квартире. Как я узнала позже от ее семьи, нападение было хорошо спланировано и исполнено в стиле старого КГБ. Это повергло меня в шок, о чем я и написала президенту Ельцину. Убийцы, однако, так и не предстали перед судом. Галина Старовойтова принесла себя в жертву ради утверждение идеалов, воплощение которых подавляющее число российских граждан увидит еще не скоро. Обещаниям российских властей искоренить преступность нельзя верить, пока убийцы Старовойтовой, которые, по-видимому, имеют хорошие связи, гуляют на свободе.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ РЕФОРМА И МВФ
Попытки реформировать российскую экономику постоянно спотыкаются о беззаконие во всех его проявлениях. Следует помнить, что именно это служит подоплекой неистовых дебатов на тему «Кто потерял Россию?», не прекращающихся с августовского финансового краха 1998 года. На деле вопрос сформулирован некорректно по трем очевидным причинам: во-первых, Россия вовсе не обязательно потеряна; во-вторых, Запад никак не мог ее потерять; и, в-третьих, потеря, за которую Международный валютный фонд (МВФ), ведущие политики и советники должны держать ответ, — это впустую потраченные миллиарды долларов, принадлежащие западным налогоплательщикам.
Далее я еще не раз вернусь к вопросу о том, какой должна быть роль МВФ
[78]
. Здесь же ограничусь аргументами за и против крупномасштабного и дорогостоящего участия МВФ в процессах, происходящих в России. Основной довод в пользу привлечения международной организации, а не, скажем, семерки ведущих индустриальных стран мира (С7) к оказанию помощи России в преодолении унаследованной от коммунистов неразберихи заключался в том, что именно МВФ, по общему убеждению, обладает опытом решения подобных задач и, оставаясь нейтральным, не задевает обостренного чувства национального достоинства россиян.
Однако в действительности все происходило по-другому. Решения МВФ все больше приобретали политическую окраску, поскольку были явно ориентированы на поддержку президента Ельцина и лишение коммунистов возможности прихода к власти; при этом сам Фонд все в большей мере рассматривался россиянами как проводник пагубного западного вмешательства. Естественно, прежде всего следовало бы спросить: а имеют ли вообще смысл столь масштабные программы помощи?
Аргумент против предоставления кредитов и прочей помощи неплатежеспособным суверенным заемщикам хорошо известен: это практически то же самое, что кредитовать неплатежеспособных частных лиц. Независимо от того, будут деньги возвращены или нет — этот вопрос не всегда стоит на первом месте, — подобная акция порождает так называемый «моральный риск». Иными словами, она ведет к тому, что получатель помощи или третья сторона, которая получает косвенную выгоду или решит получить ее в будущем, начинает видеть в собственной безответственности нечто ненаказуемое. А это, в свою очередь, повышает вероятность повторения подобного поведения
[79]
.
Подобный подход, в его крайней форме, предполагает проведение политики жесткого международного невмешательства в происходящие в России экономические процессы. Сразу следует оговориться, что этот подход имеет свои положительные стороны. Поскольку миллиарды долларов, предоставленные Западом, помогли укрепить экономику, в которой не была проведена структурная реформа, и усилили позиции коррумпированной плутократии, они принесли вред, а не пользу. Однако Россия представляет слишком большую потенциальную опасность для своих соседей и всего мира, чтобы позволить ей дойти до полного краха. В такой ситуации политическая целесообразность всегда берет верх над экономическими соображениями. На практике проблема заключается в том, чтобы сделать вмешательство правильно распределенным во времени, целевым, постоянно контролируемым и имеющим известные пределы. К сожалению, в случае России это не так.
Оглядываясь назад, понимаешь, что у Запада и МВФ было очень узкое окно для решительных действий. Советский Союз начал вести переговоры с МВФ еще в 1988 году. Двумя годами позже Фонд предоставил свои рекомендации по фундаментальной экономической реформе. Президенту Горбачеву были рекомендованы несколько возможных вариантов реформы, но он слабо разбирался в экономических вопросах и заботился лишь о собственном выживании и сохранении Советского Союза. С начала 1991 года советское руководство практически отказалось от идеи политического и экономического реформирования и встало на курс, завершившийся путчем в августе 1991 года.
Вероятно, в этот начальный период можно было добиться большего. Мне очень хотелось, чтобы Михаил Горбачев получил признание и поддержку. Именно поэтому я, несмотря на трудности, добивалась присоединения Советского Союза/России к странам «большой семерки»
[80]
. Я не считала нужным предоставлять «открытые» кредиты, которые ведут лишь к увеличению долга. Мне импонировала идея сэра Алана Уолтерса (моего давнего друга и экономического советника правительства), который настаивал на организации денежного совета с целью укрепления рубля путем привязки его к доллару. Я также полагала, что к реформированию какого-либо из секторов разваливающейся советской системы (в идеале — торговли продовольственными товарами) могут быть привлечены западные компании, обладающие соответствующими знаниями.
Ситуация кардинально улучшилась с приходом к власти Бориса Ельцина, который сразу же объявил о своем намерении осуществить либерализацию российской экономики и привел в правительство на должности министров и советников убежденных реформаторов. С января следующего года были отпущены цены, освобождена внутренняя торговля, введен плавающий курс рубля и предприняты меры по резкому сокращению бюджетного дефицита. Эта столь необходимая программа имела для российского народа очень тяжелые последствия. После того как первоначальный энтузиазм в отношении перемен иссяк, политическое давление на Ельцина и его команду стало неизбежно нарастать. Парламент, в котором большинство принадлежало коммунистам, превратился в центр сопротивления.
