Можно строить домыслы на тему того, как Японии удалось найти квадратуру этого круга — круга, который лежит в центре всех сегодняшних дебатов по поводу влияния глобализации на культуру. Возможно, здесь сыграла свою роль японская религия, а именно синтоизм, который придает большое значение духам предков, а следовательно — наследию прошлого. Возможно, что-то есть и в полумистическом отношении к японским пейзажам, которые воспеваются в национальной поэзии. И то, и другое наделяет японцев сильным чувством «места». Я также подозреваю, что глубокое чувство самобытности японцев вытекает из того исторического факта, что, по крайней мере до конца Второй мировой войны, Япония никогда не переживала оккупации. Она впитывала внешние воздействия — литературное из Китая, религиозное из Кореи, — а затем придавала им иную форму, оставаясь такой защищенной и изолированной, какой бывают лишь островные расы. Результатом являются этническая однородность и национальное своеобразие, которые бросаются в глаза любому приезжему. Это, в свою очередь, дало Японии непоколебимый фундамент для строительства новых структур, заимствованных из западных моделей.
Современную Японию невозможно понять без упоминания Второй мировой войны. Большинство японцев неохотно обсуждают ее события по вполне понятным причинам. Японские вооруженные силы принесли ужасные страдания тем, кто им противостоял. Многие китайцы и корейцы никогда не простят Японии того, что она творила в их странах. Визиты японских лидеров в зарубежные, особенно азиатские, страны до сих пор сопровождаются спорами о том, что может считаться достаточным извинением за действия тех лет, а что нет.
Вместе с тем непростительно не попытаться понять, что чувствуют японцы. Не все, что Япония делала в Азиатском регионе, было нежелательным для уроженцев Азии. Кроме того, сама Японии также тяжело пострадала в результате войны: она потеряла 1,7 миллиона военнослужащих и 380 тысяч мирных жителей. Япония — единственная страна, которая ощутила на себе силу ядерного оружия. Помимо прочего, коллективная вина, переходящая от поколения к поколению, — очень опасная идея, которую можно распространить на всех за редким исключением.
Пожалуй именно конец, а не начало или середина войны в водах Тихого океана имеет наибольшее значение для понимания сегодняшней Японии. 14 августа 1945 года, впервые за все время существования государства, народ Японии услышал по радио, как император объявляет капитуляцию. В конце его выступления прозвучали такие слова:
Пусть наша нация живет как единая семья из поколения в поколение с вечной верой в бессмертие ее священной земли и памятью о тяжком бремени ее ответственности, пусть будет нескончаем путь, открытый перед ней. Объедините ваши усилия и посвятите их строительству будущего. Храните чистоту моральных устоев и благородство духа, работайте с решимостью во славу империи и идите в ногу с мировым прогрессом.
На мой взгляд, примерно это с тех пор и делали японцы — посвятили «объединенные усилия строительству будущего» и «шли в ногу с мировым прогрессом».
Новая японская конституция поставила вне закона войну и, теоретически, армию. Впрочем, травма, полученная страной, была настолько сильной, что и без этого подавляющее большинство японцев не хочет вновь становиться на путь военных приготовлений. Вместо этого они с молчаливого коллективного согласия, настолько твердого, что ему не требуется озвучивания, решили идти альтернативным путем — добиваться экономического величия. Экономическое возрождение, вне всякого сомнения, было жизненно важным в любом случае, поскольку страна лежала в руинах. Это было к тому же и вопросом чести. Японцы, которые решили превратить свою страну в экономическую сверхдержаву, работали не на себя и свои семьи, как это обычно происходит на Западе, а непосредственно на Японию — или на «Японию Инкорпорейтед». Думаю, это поможет объяснить некоторые различия между японским и западным капитализмом.
Японский капитализм
Капитализм по-японски определенно работал на Японию. Темпы ее экономического роста в 50-е, 60-е и 70-е годы как минимум в два раза превышали темпы роста основных конкурентов. После вывода из Японии оккупационных войск союзников в 1952 году ее ВВП лишь немного превышал одну треть британского. К концу 70-х годов он уже был равен суммарному ВВП Великобритании и Франции и превышал половину американского. С 1950 по 1990 год реальные доходы в Японии росли на 7,7 % в год по сравнению с 1,7 % в США (с 1230 долларов в ценах 1990 года до 23 970 долларов)
[114]
.
Этот успех, по крайней мере первоначально, был достигнут на основе развития производства. На глазах всего одного поколения доля Японии в мировом промышленном производстве возросла с 2–3 до 10 %. К 70-м годам Япония производила стали столько же, сколько Америка. Она была мировым лидером в производстве электроники и захватила почти четверть мирового автомобильного рынка. Японцы не сдали своих позиций и с появлением новых конкурентов с дешевой рабочей силой: они перешли на производство более высокотехнологичной продукции, такой как роботы и компьютеры, и стали вкладывать средства в новые заводы за пределами Японии.
К тому моменту, как я стала премьер-министром Великобритании, непрерывный экономический рост Японии был общепризнанным явлением, и в этом виделось дурное предзнаменование для нас. Профессор Эзра Фогель, например, написал книгу «Япония как номер один: уроки для Америки», содержание которой очевидно из названия
[115]
. Семь лет спустя он все еще продолжал утверждать, что «существует масса причин, по которым Япония еще больше укрепит свое лидерство как ведущая мировая экономическая держава», и рассуждал на тему, использует ли Япония «свое экономическое превосходство, чтобы стать военной сверхдержавой»
[116]
. Справедливости ради следует отметить, что профессор пришел к отрицательному заключению.
Жаркий спор, во многом обусловленный чисто западными политическими выкладками, разгорелся вокруг вопроса, почему японцы добились столь удивительного успеха. Является ли он результатом того, что они достигли совершенства в своей особой промышленной политике? В ходе таких дискуссий Министерство торговли и промышленности Японии иногда наделялось почти сверхчеловеческими способностями. В его своевременном вмешательстве и правильном выборе стратегических целей виделась движущая сила японского джаг-гернаута.
При более тщательном рассмотрении, однако, становится ясно, что это не так. Несомненно, в Министерстве торговли и промышленности есть чрезвычайно способные люди. Более того, по мнению правительства, вмешательство в экономику наносит намного меньше вреда в Японии, чем, например, в Великобритании, где наши профсоюзы вмиг превратили бы его в катастрофическое. Но даже в Японии система имеет свои недостатки.
