В тот год территории хорватской Восточной Славонии окончательно (и мирно) воссоединились с Хорватией. Мне хотелось своими глазами увидеть ситуацию после ухода сербских оккупационных войск и части сербского населения. Кроме того, после начала конфликта летом 1991 года Хорватия как новое демократическое государство, на мой взгляд, сильно нуждалась в поддержке, от Запада же до сих пор ей перепадали лишь жалкие крохи. Вот почему теперь я приняла приглашение президента Франьо Туджмана и правительства Хорватии.
Хорватия — абсолютно европейская страна, в некотором смысле даже в большей мере, чем Великобритания. Ее далматинское побережье по своей географии, истории и культуре является частью европейского Средиземноморья. В остальном же Хорватия — часть Центральной Европы. Хорваты, как и их соседи словенцы, с явным неудовольствием относятся к тому, что их считают представителями «балканских стран». (Если в дальнейшем я и буду использовать это понятие для обозначения всех стран бывшей Югославии, то лишь из соображений удобства.)
Дубровник, который мне также предстояло посетить в тот сентябрь, определенно самый красивый и достойный внимания среди далматинских городов. Именно поэтому варварские атаки югославской армии на этот город, следы которых я видела сама, так потрясли весь мир. Белград не мог придумать ничего глупее бомбардировки Дубровника. Она заставила международное мнение потребовать от руководителей западных стран жестких действий, да к тому же ускорила международное признание независимости Хорватии.
Думаю, для жителей Дубровника, в то время как они прятались в подвалах без воды и электричества, тот факт, что они попали в «новости», был слабым утешением. Однако те, кто оказался в Вуковаре, были лишены даже этого.
На старых фотографиях Вуковара, сделанных до того, как югославская армия и сербские полувоенные формирования разрушили его, можно увидеть очаровательный провинциальный город, центр которого выстроен в традиционном для Центральной Европы причудливом стиле эпохи Габсбургов. Через город протекает река, а местные жители в часы отдыха рыбачат и катаются на лодках.
По данным переписи населения, в 1991 году в Вуковаре проживало около 84 тысяч человек, 44 % которых составляли этнические хорваты, 37 % — этнические сербы, а оставшуюся часть — главным образом русские, словаки, венгры и украинцы. Иными словами, в нем можно было увидеть людей множества национальностей, которые жили вместе и ладили друг с другом, что опять же характерно для Центральной Европы.
Вуковар, который открылся моему взору, когда я подлетала к нему на вертолете днем в четверг 17 сентября 1998 года, представлял собой другую, пугающую картину. Разрушения потрясали тем, что были почти полными. Остатки остовов общественных зданий напоминали о мирной и достойной жизни, которая безвозвратно ушла. Небольшие приземистые частные дома, образующие ровные ряды, стояли без крыш, с выбитыми окнами, изрешеченными стенами и обугленными внутренностями. Вещи, валявшиеся тут и там среди груд мусора, усиливали ощущение насилия. Во многих зданиях неосторожно приблизившегося человека подстерегали мины-ловушки, земля вокруг также была нашпигована минами. Все без исключения церкви систематически подвергались артиллерийскому обстрелу. Там, где четники хотели оставить след, были намалеваны лозунги на кириллице. Некоторые дома, однако, имели вполне приличный и жилой вид. В этих домах раньше жили сербы, как, впрочем, живут и сейчас.
Не верьте, если вам скажут, что зло — это плод необдуманной вспыльчивости. Поезжайте в Вуковар. Вы увидите, что зло абсолютно хладнокровно.
Руины все же не дают полного представления о страданиях, которые принесла осада Вуковара, завершившаяся захватом города 19 ноября 1991 года. Не позволяет до конца прочувствовать их и вид больничных палат, где в ужасных условиях раненым и умирающим пытались помочь врачи и сестры, у которых день ото дня было все больше оснований опасаться за собственную жизнь. Пожалуй, лишь могилы говорят об истинном смысле произошедшего в Вуковаре, да и этой войны в целом.
От своего габсбургского прошлого хорваты унаследовали до определенной степени немецкую аккуратность. Поэтому статистика, касающаяся количества жертв, своей беспристрастной точностью напоминает отчет о научном эксперименте, осуществленном под международным контролем с целью опознания погибших перед перезахоронением. Эта статистика говорит, что был убит тысяча восемьсот пятьдесят один человек. Еще шестьсот семьдесят девять числятся пропавшими без вести (они, предположительно, также погибли). В Вуковаре и его окрестностях есть несколько массовых захоронений. В тот печальный осенний день я побывала на месте самого большого из них.
Самая большая из найденных могил примыкала к территории кладбища. Из параллельных траншей, выкопанных в красноватой глине, было извлечено 938 трупов, которые предстояло перезахоронить. Возраст жертв колебался от шести месяцев до 104 лет от роду. Из тех, кого удалось опознать, 484 были хорватами, 38 — сербами, 28 — русскими, 11 — украинцами, а 16 — венграми.
Сотни людей, главным образом женщин, собрались у захоронения. Я зажгла свечу и поставила ее рядом с множеством других, символизировавших память о любимом человеке. Когда я, чтобы поговорить, подошла к женщинам, некоторые из которых были мне знакомы по встрече в моем лондонском офисе, они со слезами обступили меня. Многие показывали фотографии пропавших — словно в надежде на то, что кто-нибудь вроде меня может вернуть их живыми и невредимыми.
Могилу выкопали сербы, захоронив в ней трупы, собранные по всему захваченному городу. Однако на кукурузном поле недалеко от Овчара находилось нечто более зловещее. Там были обнаружены 260 пациентов из вуковарской больницы, которых боевики из сербских полувоенных формирований привезли на грузовиках, а затем после пыток расстреляли и сбросили в яму. К тому моменту, когда я туда попала, тела были перезахоронены в разных местах, а посередине раскисшего поля стоял крест. Я зажгла еще одну свечу у этого креста.
Думаю, стоит вспомнить историю захвата больницы, поскольку она ярко демонстрирует нам слабость международного сообщества. На следующий день после того, как защитники Вуковара согласились сдать город, но Международный Красный Крест и представители международного сообщества пока еще не прибыли на место, югославская армия заняла больничный комплекс. Пациентов начали вывозить оттуда, не дожидаясь международного надзора. Когда же вечером появились представители Красного Креста, их довольно грубо задержали сербские офицеры. Все это время пациентов под предлогом перевода в другую больницу тайно выводили через черный ход, где они попадали в руки четников.
Под конец мы на джипе отправились в другое место, где в то время велись раскопки. Работы велись в поле. Местечко называлось Сотин, — никогда не забуду этого названия. Не знаю, сколько людей нашли там свой конец. Те, кто занимался эксгумацией, прикрыли тела перед моим приездом, за что я им очень благодарна. Но на дальнем конце поля, где находился поросший ежевикой спуск к реке, лежали останки двух жертв. По всей видимости, сербы велели им бежать, а затем застрелили их как собак.
Я описываю увиденное мною в Вуковаре столь подробно прежде всего потому, что город требует восстановления и заселения, а этого не произойдет, если все тихо забудут о случившемся. Другая причина заключается в том, что три офицера югославской армии, обвиняемые в этих преступлениях, все еще находятся (в то время как я пишу эти строки) на свободе, а они должны предстать перед судом
[225]
.
