27 декабря вечером протоколы очных ставок и составленная на их основании записка Шкирятова и Абакумова были направлены Сталину. Жемчужина обвинялась в «политически недостойном поведении», конкретно ей инкриминировались следующие прегрешения: «В течение длительного времени… поддерживала знакомство с лицами, которые оказались врагами народа, имела с ними близкие отношения, поддерживала их националистические действия и была их советчиком… Вела с ними переговоры, неоднократно встречалась с Михоэлсом, используя свое положение, способствовала передаче… политически вредных, клеветнических заявлений в правительственные органы. Организовала доклад Михоэлса в одном из клубов об Америке, чем способствовала популяризации американских еврейских кругов, которые выступают против Советского Союза. Афишируя близкую связь с Михоэлсом, участвовала в его похоронах, проявляла заботу о его семье и своим разговором с Зускиным об обстоятельствах смерти Михоэлса дала повод националистам распространять провокационные слухи о насильственной его смерти. Игнорируя элементарные нормы поведения члена партии, участвовала в религиозном еврейском обряде в синагоге 14 марта 1945 г.
[123]
, и этот порочащий ее факт стал широким достоянием в еврейских религиозных кругах…»
На состоявшемся 30 декабря заседании Политбюро Жемчужину исключили из партии. На сей раз Молотов голосовал «за». Впоследствии он вспоминал, что «когда на аседании Политбюро он (Сталин. — Авт.) прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали». К этому времени по приказу Сталина Молотов и Жемчужина уже разошлись, и последняя переехала жить к брату
[124]
и сестре. Диктатор больше не доверял своему старому соратнику. Уже 4 марта 1949 г. он сместил его с поста министра иностранных дел и председателя Комитета информации при Совете Министров СССР
[125]
.
21 января 1949 г. Жемчужину вызвали в ЦК и там арестовали. На Лубянке ей стали предъявлять все новые и новые обвинения, в том числе в служебных злоупотреблениях, незаконном получении дополнительных фондов на снабжение, приписках в отчетности, незаконном премировании, пьянстве, кумовстве и фаворитизме в ранее возглавляемом ею главке. На допросах Жемчужина, несмотря на слабое здоровье, держалась с завидной стойкостью, отвергая облыжные обвинения. Чтобы морально сломить старую большевичку и позабавить своего кремлевского хозяина, ведомство Абакумова подготовило для нее весьма неприятный «сюрприз»: поскольку вместе с Жемчужиной арестовали и несколько ее помощников по главку, у следствия возникла идея использовать некоторых из них как обличителей не только служебных, но и интимных пороков руководившей ими когда-то женщины. После недолгой обработки некто Иван Алексеевич X., отец семейства, на одной из очных ставок с Жемчужиной неожиданно заявил, что та, используя свое служебное положение, склонила его к сожительству. Такой грязный и наглый выпад вывел Жемчужину из равновесия. Оскорбленная как человек и униженная как женщина, она назвала обидчика подлецом.
Следствие пыталось инкриминировать Жемчужиной и попытки вступить в контакт с международным сионизмом.
Ей припомнили, что в 1943 г. по ее просьбе Михоэлс встречался в Нью-Йорке с ее братом, бизнесменом Сэмом Карпом. Не ускользнул от внимания бдительных органов и факт светской беседы Жемчужиной с Голдой Меир, которая произошла на одном из дипломатических приемов, устроенных в 1948 г. в честь израильского посланника. Однако все это явно не тянуло на полновесное обвинение Жемчужиной в шпионаже, хотя в этом плане Голда Меир вызывала серьезные опасения у Сталина. Его не могло не настораживать и то, что глава первой израильской дипломатической миссии в СССР превратилась для советских евреев в некую почти харизматическую личность, провозвестницу грядущего исхода в Землю обетованную. Изводившие диктатора страхи исчезли только после того, как 19 апреля 1949 г. Голда Меир в связи с назначением министром труда в новом правительстве вылетела в Израиль, а в Москве ее преемником стал временный поверенный в делах этой страны Мордехай Намир, который, кстати, тоже был выходцем из России и до революции руководил правыми сионистами-социалистами в Одессе.
Учитывая недавний социальный статус Жемчужиной, ей определили относительно мягкое наказание: пять лет ссылки в Кустанайской области Казахстана. Но груз незаслуженных обид оказался столь тяжелым, что там она поначалу пристрастилась к алкоголю, но затем сумела взять себя в руки и морально не опустилась.
Остракизму подверглась и жена заместителя председателя Совета Министров СССР и председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) А. А. Андреева Д. М. Хазан. Эта гранд-дама «номер два» в советском истеблишменте, которая начиная с 1938 г. занимала последовательно посты заместителя наркома легкой промышленности и заместителя наркома текстильной промышленности, в начале 1949 г., будучи существенно пониженной в должности, оказалась в кресле директора Центрального научно-исследовательского института шерстяной промышленности Министерства легкой промышленности СССР. Теперь конец ее служебной карьеры был не за горами. 22 сентября того же года министр легкой промышленности СССР А. Н. Косыгин проинформировал Маленкова, что коллегия министерства оценила работу Центрального научно-исследовательского института шерстяной промышленности как «совершенно неудовлетворительную» и приняла решение освободить Хазан от должности директора
[126]
.
Тем временем начиная с середины января 1949 г. широкомасштабная акция по выкорчевыванию «сионистского заговора» вступила в свою решающую фазу.
Расследование «преступной деятельности еврейских националистов» было поручено следственной части по особо важным делам МГБ СССР, возглавлявшейся генерал-майором А. Г. Леоновым. Он, а также его заместители полковники М. Т. Лихачев и В. И. Комаров внесли на первом этапе наибольший вклад в фабрикацию «дела Еврейского антифашистского комитета». Непосредственными исполнителями этой провокационной акции стали 35 следователей, в том числе П. И. Гришаев, Б. Н. Кузьмин, Н. М. Коняхин, Г. А. Сорокин, В. П. Зайцев, А. Ф. Рассыпнинский и др. Но особенно усердствовал В. И. Комаров. О том, что это был за субъект, дает представление письмо, направленное им, уже арестантом и подельником низложенного министра Абакумова, Сталину 18 февраля 1953 г., в разгар антисемитского «дела врачей»:
