По мнению Петрова, «Сказание...» — не только социальный заказ, но и компиляция русского текста «Сербской Александрии» — средневекового романа о подвигах Александра Македонского. Петров пишет: «До сих пор господствует мнение о том, что исход Мамаева побоища предрешила вылазка Засадного полка во главе с Владимиром Андреевичем Серпуховским. Однако ранние источники ничего не знают об этом эпизоде. В «Сказании» содержится единственное упоминание действий Засадного полка в русской средневековой книжности. Аналогия существует лишь в переводной «Александрии»: «Александр же, сие слышав, Селев-ка воеводу с тысящью тысящ воинства посла в некое место съкры-тися повеле».
Здесь дано описание того, как соответственно Александр и Дмитрий выделяют резерв перед битвой. Такой сюжет вряд ли имеет смысл относить к расхожим книжным штампам, типичным для русских воинских повестей. Помимо «Александрии» и «Сказания» попытка описать нечто похожее имеет место лишь в повестях о взятии Казани. Как известно, ни один из более древних, нежели «Сказание», источников о Куликовской битве не сообщает нам о выделении Засадного полка в русском войске.
В «Александрии» сюжет с засадой повторяется не раз.
Этому предшествует рассказ о перевоплощении / переодевании Александра и Антиоха — одного из его ближайших воевод: «...а Антиоха мниха (слово «мних» лишь в одном Ефросиновском списке) воеводу вместо себя постави, на царьском престоле посади, а сам яко един от властель Антиоху предстояще». В «Сказании» также имеет место малопонятный и всегда объясняемый с большими натяжками фрагмент о переодевании Дмитрия Ивановича перед сражением и обмене доспехами с Михаилом Брен-ком. Последний в княжеских доспехах и «царской приволоке» был оставлен под великокняжеским стягом, где впоследствии и обрел свою смерть. Здесь не приходится говорить о большой текстуальной близости соответствующих фрагментов «Александрии» и «Сказания», однако сюжетное влияние несомненно.
Сцены поединков Александра Македонского с Пором и Александра Пересвета с печенегом в «Сказании» также обнаруживают известное сходство. Однако этот сюжет может быть отнесен к числу обычных для жанра воинской повести явлений. Обращает на себя внимание отождествление ордынского богатыря в «Сказании» с печенегом, что может свидетельствовать о знакомстве автора «Сказания» с «Повестью временных лет», где подобные эпизоды встречаются дважды: Мстислав Тмутороканский борется с касожским князем, а воин Владимира Святославича — с печенежским борцом...
...Уже давно привлекают исследователей имена богов, призываемых на помощь Мамаем во время бегства: «Безбожный же царь Мамай, видев свою погыбель, нача призывати богы своа Перуна и Салавата и Раклиа и Гурса и великого своего пособника Махмета». Толкователи «Сказания» чаще всего полагают, что Перун и Гурс-Хорс — это славянские языческие божества, упомянутые в целях подчеркивания «идолопоклонства» Мамая, о котором в начале повести прямо говорится, что он «еллинъ сый верою, идоложрецъ и иконоборецъ, злый христьанскый укоритель». Махмета соотносят с мусульманским пророком Магометом, а происхождение Салавата и Раклия не находит объяснений вовсе.
Перечисление столь разнородных богов — очень редкое явление в русской литературе и находит себе аналогию разве что в тексте «Александрии», в рассказе о посещении Александром Македонским царства мертвых: «Ираклия виде, и Аполона, и Крона, и Ермина, их же боги имяху... Он же ему сказа вся, яко сии бяху еллинстии бози, за гордыню их и за превозношение, яко Богу небесному подобяхуся, на сих господь разгневася и в пещере сию воврещи их повеле...» В списке богов «Александрии» явное перечисление представителей греческого языческого пантеона — Геракл, Аполлон, Кронос-Уран, Гермес. Косвенное указание на Ираклия как Геракла видим в другом рассказе «Александрии» — о царе Ираклии и Серамиде: «Ираклий царь и Серамидою царицею царствоваша Еллинскою землю и Тратинскою, иже от вас наречиться Макидония». Согласно греческим мифам, Геракл какое-то время правил греческими и фракийскими землями. Интересно, что в том же рассказе «Александрии» встречаем именование Ираклия Раклием: «И дворы пусты Раклиевы...»
Правдоподобное объяснение происхождения имен «эллинских» богов «Сказания» возможно лишь, если исходить из предположения о знакомстве автора памятника с «Александрией». Только тогда загадочный Раклий соотносится с Ираклием «Александрии». Очевидно, автор «Сказания» не рассчитывал на достаточное знакомство своих читателей с персонажами эллинского пантеона — отсюда попытка переосмыслить Кроноса как славянского Гурса-Хорса. Аполлон превратился в Перуна по иной причине. Это имя носили сразу несколько христианских святых. Оно входило в месяцесловы русских евангелий и апостолов и было достаточно широко известно. Видимо, это обстоятельство заставило заменить Аполлона на громовержца, главу русского языческого пантеона.
В тексте повествования о Куликовской битве находим несколько прямых отсылок к роману об Александре Македонском. Литовские князья, восторгаясь русским войскам, отмечают: «Несть было преже нас, ни при насъ, ни по насъ будетъ таково въинсьство уряжено. Подобно есть Александра царя макидонь-скаго въиниству». Дмитрий Иванович, объезжая поле битвы после сражения и увидев тело Михаила Бренка, уподобляет своего «напрьстника» «древнему Авису... иже бе от плъку Дарьева Перс-каго, иже и сей тако сотвори»
[212]
.
Любопытен и вопрос, когда же великий князь Дмитрий Иванович получил прозвище Донской? Этого прозвища нет ни в летописях XIV—XV веков, ни в «Задонщине», ни даже в «Сказании...». Первый раз прозвище Донской фигурирует «в Степенной книге, в сообщении о событиях 1525 года. Это известие повторялось разрядными книгами и в XVII веке. В Пространной разрядной книге 1475—1605 годов читаем: «Лета 7033-го году загорелась о себе (сама собой) свеща в Орхангиле в церкви над гробом великого князя Дмитрея Ивановича Донскаго и гореша шесть дней, а угасла о себе же»...
...Многие из случившихся в Казанском походе событий прошли по сценарию, заданному «Сказанием о Мамаевом побоище». Государь получил благословение митрополита (в то время Мака-рия); отправил свои войска перед походом в Коломну, «сам же государь царь и великий князь поиде з братом своим со князь Во-лодимером Андреевичем к живоначальной Троице и ко преподобному Сергию» (так же поступал и Дмитрий Донской в «Сказании»); под осажденной Казанью оказались сосредоточены святыни, так или иначе напоминавшие о времени или событиях Куликовской битвы; повторился и эпизод с «удержанием» государя воеводами от участи в битве, попавший в разрядные книги.
Особое значение в этом символическом воплощении памяти о Мамаевом побоище приобрела фигура игумена Серия. В честь преподобного Сергия, согласно «Сказанию» благословившего Дмитрия на победу, в Свияжске была построена церковь, в которой происходили чудеса. Из Троицкого монастыря, подобно Пе-ресвету и Ослябе, пришли к войску два инока, принесшие с собой икону, изображавшую видение Сергия, просфору и святую воду. В благодарственной молитве к Сергию Иван Грозный прямо упоминает сражение на Дону: «...ускори ныне на помощь нашу и помогай милитвами си, яко же иногда прадеду нашему на Дону на поганного Мамая». Наконец, накануне штурма Казани Сергий явил чудо, подметая улицы татарской столицы и осеняя окрестности крестным знамением. Апофеозом постановки становится известие о рождении у государя сына, названного в честь Донского победителя Дмитрием»
[213]
.
